На подоконниках и полках рядами выстроились коллекции бутылок; в грубых горках красовались старинные измерительные приборы, часы и компасы; с потолка свисали клетки с чучелами канареек и воробьев. На залитых солнцем окнах висели птичьи гнезда, а двери были украшены шкурами животных – кроликов, динго, кенгуру, даже проеденной молью шкурой рыжего келпи. Над нами, на широких планках для развешивания картин, я увидела поразительное собрание мумифицированных собак, кошек, кроликов, змей и нескольких зверьков, определить которых я не сумела. Ржавые детали от разных механизмов служили подсвечниками, ограничителями для книг на книжных полках, для дверей; подвеска из старинных серебряных ложек зазвенела, когда мы прошли под ней.

Узкий коридор привел нас в заднюю часть бунгало. Мы вошли в маленькую спальню. Две широкие кровати были втиснуты в небольшое пространство, разделенные только старинным прикроватным столиком. На стенах – сплошь акварели Тони: остроконечные листья короля бутылочных деревьев – брахихитона, голубые цветки ломандры, папоротник-нефролепис, черепаха; карандашные наброски разных мумифицированных существ, которые я уже видела.

Хоб обвел рукой стену рисунков.

– Юный Тони был талантливым ребенком… Полагаю, вы и так уже это знаете.

Я смотрела в изумлении и, не в силах устоять, произвела быстрый подсчет. Здесь висело, вероятно, сто изысканных маленьких картин. Я знала нескольких арт-дилеров, которые отдали бы все – и значительную сумму наличными – за любую из них.

– У вас впечатляющая коллекция.

Хоб кивнул, прошаркав мимо меня.

– Я так думаю, они кое-чего стоят, но у меня никогда и в мыслях не было их продать. – Он застенчиво на меня посмотрел. – Вы, наверное, считаете меня сентиментальным старым дураком.

Я покачала головой.

– Признаюсь, у меня у самой лежит под кроватью запас картин Тони. Я убрала их с глаз, когда он ушел, не в состоянии на них смотреть, но и расстаться с ними я не могу себя заставить.

Хоб перенес свое внимание на чернильный набросок черной бабочки на фиговом листе.

– Скажите мне, Одри, каким он был? Я знал его только мальчиком. Он был хорошим ребенком, но я никогда не видел его взрослым.

Я неловко переступила с ноги на ногу. После нашего разрыва пять лет назад я избегала встреч с Тони, не желая растревоживать болото обиды и неуверенности в себе, которые породила во мне его женитьба на Кэрол. В тех случаях, когда мы встречались на школьных праздниках, танцевальных выступлениях Бронвен и соревнованиях по нетболу, Тони сохранял вежливую отстраненность, словно полагал, что, держа меня на расстоянии, проявляет больше доброты. И все равно эти воспоминания после нашего разрыва никогда не могли затмить того общего, что было у нас в совместной жизни. Когда-то улыбка Тони была для меня ясным солнцем, согревающим в трудные времена и отвлекающим от разнообразных страхов. Он был веселым и внимательным, и я провела бесчисленное множество зимних ночей в его объятиях. Но самое главное, он подарил мне дочь, которая составляла для меня весь мир.

– Он был чудесным человеком, – совершенно искренне сказала я Хобу. – Самым лучшим.