На лице старика отразилась благодарность, он не успел отвернуться, и я увидела слезы у него на глазах.

Я внимательно посмотрела на его профиль. Под морщинистой кожей проступали безусловно знакомые очертания лица. Его сапфировый глаз, седые волосы, гибкость и рост… Прищурившись, я увидела в нем слабое отражение своей дочери.

– Хоб? – проговорила я. – Тони и Гленда были вашими детьми, да?

Хоб застыл, затем судорожно вздохнул.

– Да, деточка.

– Они знали?

Он покачал головой.

– Это было ради их же блага, понимаете? Мы подумали, что лучше подождать, пока они станут старше, покинут дом. Если бы Клив узнал, он этого не вынес бы. Он их обожал, они были для него всем.

– Но они же были вашими детьми.

Хоб улыбнулся – печальнее улыбки я в жизни не видела.

– И хорошими детьми к тому же. Я бы что угодно для них сделал. Все что угодно, лишь бы сделать их счастливыми, уберечь. Даже если это означало отказаться от них.

– Поэтому вы и сделали аквариум для Бронвен, да?

Хоб словно съежился в своей обтрепанной рубашке.

– Когда приехали вы с Бронвен, я увидел в этом для себя второй шанс. Простите мой чрезмерный напор. Я – старый дурак, теперь вижу, что мне нельзя было навязываться. Видимо, я настолько желал произвести хорошее впечатление, что все испортил.

Я не сразу проглотила вставший в горле комок.

– Не извиняйтесь, Хоб. Вы лишь проявляли доброту, а Бронвен несколько дней только и говорила про того бубука. Думаю, временами я чересчур ее опекаю, а это нелепо, потому что Бронвен гораздо крепче, чем я себе представляю. – В голову мне пришла идея, как помириться с Хобом. – Знаете, я подумывала, что хорошо бы Бронвен о ком-нибудь заботиться. Может, вы принесете ей пару щенков Альмы, а?

– Я сделаю это, Одри, уж можете не сомневаться.

Он улыбнулся, но как-то рассеянно. Подойдя к одной из кроватей, он опустился на колени и вытащил из-под нее маленький пыльный чемодан. Вскинул его на кровать, щелкнул замками и откинул крышку.

– Однажды Тони оставил его здесь. У меня сложилось впечатление, что он немного не ладил с Кливом, ссорился с ним несколько раз. Гленда и Клив были близки, но Тони… он всегда казался ближе к матери. – Хоб вздохнул. – Так или иначе, Тони было лет двенадцать, когда он появился у нас на пороге, заявляя, что пришел попрощаться. Он убегает из дома, так он сказал. Разумеется, я уговорил его войти, разубедил бежать. В конце концов он пошел домой, но старый чемодан оставил здесь.

Хоб сел на кровать, его лицо было искажено глубокой скорбью, которую я только теперь начала понимать.

– Оглядываясь назад, я жалею, что не отпустил его. Может, тогда он был бы избавлен от кошмара смерти сестры. Может, он и сегодня был бы жив.

Я села на кровать рядом с чемоданом.

– Никто этого не знает, Хоб.

Он не ответил, поэтому я поставила чемоданчик к себе на колени и стала перебирать вещи Тони. Клетчатые рубашки, пара поношенных джинсов, скатанные носки. Блокнот с набросками пером, кисть для рисования, завернутая в носовой платок, жестяная коробка с тюбиками акварели: знакомые сиреневые и зеленые, голубой и охра – все сухие и рассыпающиеся. На дне чемодана я нашла большую сигарную коробку. Резинка, когда-то стягивавшая ее, порвалась и отпала. Содержимое коробки вывалилось. Я рассматривала его, затаив дыхание: мужские часы, комплект ключей, бумажник с тиснеными инициалами С.Р.