Встав на колено, я снова показался над бортом и открыл огонь. Между суднами оставалось меньше десяти метров, так что огонь был точным, ни одного выстрела мимо. Стрелять приходилось чуть ли не вертикально вверх, борт испанского судна возвышался над моим баркасом, однако испанцы повели себя, скажем так, необдуманно. Да, их судно сильно осело, и, вероятно, офицеры требовали как можно скорее взять мой баркас на абордаж, поэтому у борта выстроилась чуть ли не вся команда, за сорок человек, сколько места нашлось, столько и столпилось. Все с разными клинками да морскими палашами. Хм, как будто не видели, что я один, уже давно должны были убедиться в этом.

Мои выстрелы снова были прицельными, и выбивал я не только офицеров, но продолжал зачищать арбалетчиков и аркебузиров, пока они для меня самые опасные. Добил остатки этого воинства и прошёлся по толпе моряков. Раздавались крики раненых и стоны, а я прыжком ушёл в открытый люк кормовой каюты. Укрываться у борта смысла уже не было, каракка, двигавшаяся больше по инерции со спущенными парусами, на удивление мягко стукнулась о борт моего баркаса, и испанцы хорошо видели всю мою палубу, а в каюте хоть какой-то шанс.

Откинув барабаны, я судорожно стал вставлять новые, успел перезарядить один револьвер, когда первые босые ноги ударились о носовую палубу баркаса, тут же и остальные абордажники с воплями, подбадривая себя, стали спускаться на моё судно. Дверь я не закрывал, да и хлипкая она, снесут одним ударом, поэтому видел, что творится на палубе. Испанцев с каждым вздохом становилось всё больше и больше, но и я успел перезарядиться, поэтому, когда ко мне сунулись двое с пиками в руках, то прозвучало два выстрела, и те упали с простреленной головой, а я уже частил по остальным. Ни одной пули мимо – вот мой девиз. Причём, если кто-то из пиратов стоял за другим, я старался сделать выстрел так, чтобы пуля, пройдя тело одного, зацепила и второго. Таким образом, я наносил множество ран, выводя из строя больше противников.

Как только револьверы снова были разряжены и выстрелы смолкли, я аккуратно положил их на один из мешков с сушёными листьями чая и, выхватив свои шашки, выкатился по трупам наружу, вскакивая на ноги, отражая удары и нанося их сам. Завертелась круговерть боя, но с моего лица не сходила широкая улыбка: наконец-то настал день, к которому я так готовился этим пять месяцев в новом мире. Некоторые моряки ещё при выстрелах, опасаясь за свою жизнь, полезли обратно на каракку или прыгали за борт, но с десяток всё же на борту остались, вот с ними я и схлестнулся. Последний, самый здоровый, с уже рубленой раной на руке, швырнул в меня палаш и прыгнул за борт. Увернуться я не успел, да и не стал, и тот звякнул о кольчугу, а я лишь покачал головой.

М-да, не впечатлили, это всё равно что безоружных овец резать, ножи и палаши держат, как крестьяне. Видимо, абордажами солдаты занимались, которых я уже выбил, матросы на подхвате были, поэтому серьёзного сопротивления и не встретил.

Я ухватился за канат и стал уверенно, опираясь ногами о борт, подниматься на каракку, которая уже глубоко осела в воду. Похоже, никому в голову не пришло перерезать канат, и я, взобравшись на палубу, сразу отразил удар, может, уже единственного выжившего офицера. И ударил сам, поразив горло. Вскочив, а то одна нога снаружи бултыхалась, я стал бегать, зачищая судно. Раненых было много, так что проявлял милосердие точным ударом в горло. А тех, кто стоял на палубе на ногах, было всего с пяток, видимо, все, кто мог вести абордаж, ко мне на баркас перебрались. Тот весь трупами был усеян. Случайно бросив взгляд за корму, я только выругался. От борта отходила шлюпка с тремя моряками, похоже, под шумок спустились по канату и дали дёру. Рванув к кормовой пушечной башне, я проверил её и стал изучать пушку. Кстати, неплохое оружие, калибр был практически тот же, что и у моей погибшей пушки, вот только короткоствольная. Стрелять картечью самое то, но вести прицельную стрельбу ядрами вряд ли получится: кучность так себе.