– Миша, – начала она, еле увернувшись от очередного поцелуя, – родителей не брошу, внука им предоставлю по первому требованию, не волнуйся, а сейчас послушай меня, пожалуйста, внимательно.

– Да, любимая…

Вера понизила голос:

– Ни в коем случае не бери на себя лишнего. Не поддавайся на эти штучки про чистосердечное, что, если скажешься организатором, тебе за это срок накинут, зато за признание скостят, и якобы то на то и выйдет. Не выйдет.

– Но сама видишь…

– Миша, у них на тебя ничего нет, – прошипела Вера, – настолько ничего, что они меня к тебе подослали.

– В смысле?

– Чтобы я уговорила тебя признаться, а взамен они меня с работы не уволят.

– Так, может…

– Не вздумай! Сиди, молчи и слушай своего адвоката. Она, верно, хорошая тетка, раз у меня требовали заменить ее на какого-то мрачного обсоса. Сиди, не дергайся, свое получишь, а чужого нам не надо.

– Какая ты… – выдохнул Миша.

Вера дернула плечом:

– Какая уж есть. Ладно, сейчас поборемся, а после суда видно будет.

– Ты только не плачь.

– А я плачу?

Действительно, по щекам текли слезы, а она и не замечала.

– Подвел я вас…

– Не начинай!

Тут конвойный очнулся и выпустил Веру из каморки, а через несколько минут вывел Мишу.

Вера проводила его до машины с зарешеченными окнами, которая повезла арестантов обедать, помахала вслед, а потом подошла к речке и, облокотившись на чугунную ограду, стала смотреть, как, блестя на солнце, неспешно течет темная тягучая вода, отбрасывая на гранитные берега легкую колеблющуюся тень, похожую на вуаль.

Банальная метафора жизни как реки не перестает быть верной из-за своей банальности. Все течет, все меняется, и вообще, как говорил преподаватель математики в ПТУ, жизнь – категория динамическая, а смерть – статическая.

Кажется, ухватишь момент, и вот он уже прошел, встанешь на путь, а он – раз, и свернул, и никогда не знаешь, что будет с тобой через секунду. Зато и против течения не выгребешь, ни на секунду в прошлое не вернешься. Непредсказуемо, страшно, но есть одно, чем ты можешь управлять – это ты сам.

Если бы она сейчас сделала как говорит начальница, то отказалась бы от себя самой и совсем потерялась в этом потоке.

Мимо поплыла пивная бутылка, подныривая, как поплавок, и Вера вспомнила, как читала Славику про Винни-Пуха и игру в «Пушишки», и он потом донимал на даче родителей, чтобы шли с ним на мост и бросали в воду всякие палочки… Так было хорошо, сын, муж, здоровые, радостные, а она почему-то все равно чувствовала себя несчастной, ведь у других было больше и лучше.

И папа ведь пытался ее образумить, но он же был дурак, ничего не добился, ничего не понимал, и слушать его было просто смешно.

Она, несчастная ломовая лошадь, тянущая на себе сына и никчемного мужика, себе не принадлежащая, каждую секунду сворачивающая горы ради семьи, наступившая на горло собственной песне и отдавшая себя на растерзание трудностям и заботам, образец самопожертвования, на самом деле жила как хотела, а муж ломал себя ради ее фанаберий, жесточайшим образом за это поплатился, и ни слова упрека она от него не услышала. А если бы наоборот? Она была бы простой работницей, в угоду интеллигентному мужу получила бы высшее образование и проворовалась? Господи, да она бы ему голову откусила сразу, на первом же свидании!