Не понимая, кто может звать меня и куда именно мне следует идти, я последовала на звук голоса. В итоге я оказалась перед машиной скорой помощи, где меня ожидала женщина в очках в квадратной оправе и волосами, убранными в тугой конский хвост.

Тина Андерсон, специалист по семейным делам.

— Миссис Баррик, вы в порядке?

— В порядке. У нас все хорошо, — ответила я, еще крепче прижимая к себе Алекса.

— Врачи должны осмотреть вашего сына.

— Нет, — сказала я. — Никаких осмотров. Никаких врачей. На нем нет ни единой царапины. И никогда не было.

Алекс заплакал еще сильнее. От напряжения у него даже покраснела кожа на голове. Андерсон жадно протянула к нему руки.

— Миссис Баррик, по закону ваш сын находится в ведении социальных служб долины Шенандоа, — изрекла она. — Я приказываю вам немедленно передать его мне.

— Нет, — сказала я, прикрыв собой Алекса. — Оставьте нас в покое. Просто оставьте…

— Тина, не думаю, что стоит так усугублять, — раздался поблизости чей-то голос.

Женский голос. В нем совершенно очевидно сквозили командные нотки.

Нэнси Демент, директриса.

Она вышла из темноты и скользнула к своей коллеге, деликатно положив руку ей на спину.

— Я говорила с Эми Кайе из прокуратуры Содружества. Потом расскажу подробнее, — сказала она, затем повернулась ко мне: — Мы прекращаем дело о насилии над ребенком, миссис Баррик. Почему бы вам и вашему сыну не пойти домой и хорошенько выспаться? Завтра, на суде, все будет решено в официальном порядке.

Я была ей так благодарна, что поначалу даже не смогла вымолвить ни слова.

— Спасибо вам, — наконец сказала я. — Спасибо.

Оказывается, и у системы была какая-никакая, но душа.

А Алекс, похоже, счел этот момент особенно подходящим для того, чтобы вновь зареветь.

— Мне кажется, он многого здесь боится. Можем мы потихоньку уйти отсюда? — спросила я, оглядываясь вокруг, словно пытаясь найти безопасное место, где мы могли бы оказаться только вдвоем.

Надо отдать должное Нэнси Демент: она сразу сориентировалась.

— В машине скорой помощи никого нет, — сказала она.

— Отлично, — сказала я. — Благодарю вас.

Я забралась внутрь, а Демент закрыла за мной дверцу. Уличную какофонию — блеск маячков полицейских машин и гомон патрульных — словно отрезало. Алекс перестал кричать почти мгновенно.

В передней части салона было небольшое откидное сиденье. В нем я и устроилась, качая Алекса на согнутой в локте руке. И не переставала этого делать, хотя он уже успокоился. В темноте его большие сине-серые глаза словно искали, на чем можно остановиться. Пару раз он взглянул на меня, но главным образом его, похоже, занимала крыша машины скорой помощи, а не странная женщина, в руках которой он находился.

Я поймала себя на том, что затаила дыхание. Вот мы, наконец, и воссоединились. Как я ждала этого момента. И, наверное, это ожидание из всех доставшихся мне испытаний было самым невыносимым.

Но что, если наше воссоединение имело значение лишь для меня? Может быть, для своего ребенка я была не более чем просто парой теплых рук? Могло ли прошедшее время проложить непреодолимую границу между мной и моим ребенком?