Правда, есть и существенные отличия: если убийство Алевтины Ивановны Фадеевой было тщательно замаскировано под несчастный случай, то Иван Андреевич Антонов застрелен среди белого дня вместе со своей женой характерным для заказных убийств выстрелом в голову.

Это может быть объяснено двояко: либо тем, что к человеку такого ранга слишком трудно подобраться незаметно, чтобы инсценировать несчастный случай, либо тем, что убийцы Антонова хотели добиться устрашающего эффекта, хотели продемонстрировать свою силу и показать, кто в городе настоящий хозяин…»

Поставив выразительно многоточие, я еще раз пообещала читателям вернуться к этой теме в следующих номерах газеты и положила статью на стол Гюрзы. На душе у меня было скверно. Все мне ужасно не нравилось. И то, что совершенно случайно, копнув наугад, я наткнулась на такой клубок ядовитых змей, разворошила настоящее осиное гнездо. И то, что люди вокруг меня мрут, как мухи. И то, что, делая хорошую мину и трубя на каждом углу о своем воображаемом источнике, я в действительности совершенно не понимаю, что происходит.

Больше всего мне не нравилась смерть Бориса Борисовича Ахтырского. Я никак не могла отделаться от мысли, что она на моей совести.

Подошел Мишка Котенкин, присел рядом и погладил меня по плечу.

– Слушай, – не выдержала я, – у тебя что – своих дел совсем нет?

– Дел у меня куча, – ответил он, ничуть не обидевшись, – но я за тебя волнуюсь. Как бы не наломала ты, Александра, дров.

Он очень редко называет меня «Александрой», только в самых серьезных случаях.

– Ты на себя в зеркало-то посмотри. В глазах – тоска, руки трясутся, как после хорошего перепоя… Худая, как велосипед, ничего не ешь, только кофе пьешь…

– Что ты выдумываешь? – возмутилась я. – Ничего у меня руки не трясутся. И в глазах не тоска, а волнение. Допускаю, что немного похудела от переживаний, но ведь не каждый день на твоих глазах умирает человек. Попил кофейку – и помер!

– Моя жена всегда говорит, что кофе вреден, – согласился Мишка. – Но, – он глядел очень серьезно, – вот что тебе не дает покоя. Совестливая ты очень, Александра, в журналистике так нельзя.

– Много ты понимаешь в журналистике, – фыркнула я и тут же опомнилась: – Извини, не хотела с тобой ссориться. Но, Миша, ты пойми: если бы Ахтырский помер после того, как мы с ним поговорили, все выяснили – то я бы не так переживала. А тут сиди и мучайся – не то я его довела до инфаркта, не то кто-то ему рот хотел заткнуть, чтобы он мне ничего не рассказал…

– Ты уж за что-нибудь одно беспокойся, – усмехнулся Мишка, – либо он от твоих статей помер, тогда значит, никто за ним не стоит, либо его убили, и тогда ты в его смерти не виновата.

– Как бы это узнать? – пробормотала я.

– Конечно, если сидеть за столом и вздыхать, то ничего не узнаешь, – съехидничал Мишка, – едем сейчас туда.

– Куда?

– В морг, куда еще! – крикнул Мишка, так что Гюрза даже выглянула из кабинета и спросила, с какого это перепуга мы так разорались.

Я сделала вид, что не расслышала, и пошла надевать куртку. Услышав змеиное шипение из кабинета, Мишка мгновенно испарился, как будто его и не было.