— Почему? — опешил Ковалев.

— А потому, что второй год в первом классе сидишь.

Вокруг засмеялись, а Борька угрожающе произнес:

— Ну, погоди. После уроков лучше из класса не выходи.

И Венька понял, что это не пустая угроза. Он окинул беглым взглядом Ковалева и убедился, что тот выше ростом и шире его в плечах. Якушев вздохнул, понимая, что драки не избежать.

Возвращаясь из школы домой, у входа в Александровский парк Венька увидел Борьку Ковалева и двух его дружков, нахально заулыбавшихся при его приближении. Он понял, что терять ему нечего — все равно быть битым. Венька попробовал свой портфель и убедился, что тот достаточно тяжел. Спасибо, мать заставила на всякий случай положить в него все учебники для первого класса. Дальнейшее совершилось в одну минуту. Борька Ковалев, низколобый, с толстыми оттопыренными губами, шагнул навстречу, сипло сказал:

— Ну так кто второгодник? Проси прощения или во! — Борька занес было кулак, но Венька дожидаться не стал. Размахнувшись, он ударил тяжелым портфелем противника снизу вверх и так сильно, что лицо у Ковалева залилось кровью. Проходила в эту минуту мимо какая-то богомольная старушка, остановилась у входа в парк и стала истово креститься.

— О господи! Антихристы проклятые. Семя иродово… И где свою драку затеяли, у горсовета самого. Энтот, что убежал, все лицо бедному мальчишке раскровянил. Да нечто при царе гимназисты так себя вели? Стыд, да и только. И куда это милиция смотрит?..

Она причитала и причитала, но заключительную часть ее речи Венька не мог уже расслышать. По широкой аллее он бежал до выходных ворот, все еще опасаясь, что за ним кто-то гонится, потом метнулся в свою родную Барочную и только там, тяжело отдуваясь, перешел на шаг. Шнурки на его ботинках развязались и волоклись по земле.

Мать встретила сына подозрительным взглядом, а отец, у которого не было в этот день лекций, качая головой, потребовал тетрадь. Раскрыв ее на первой странице, поражение воскликнул:

— Ого, Наденька! Посмотри-ка, какие перлы! Я-то думал, мы своего сына в нормальную школу отправили, а он, очевидно, в академию художеств попал.

Мать взяла в руки тетрадь.

— Венечка, разве у вас самым первым был урок рисования?

— Нет, мама, — избегая ее взгляда, ответил сын. — Это я в классе грамотных рисовал. Я туда по ошибке попал. Учительница говорит: дети, пишите цифры, а я их не знаю, пишите буквы — а я их тоже не знаю. Вот и рисовал вместо этого. Вы же меня не научили.

Родители переглянулись. Александр Сергеевич неодобрительно поглядел на сына. Венька сидел на кровати, ремень на его брюках был расстегнут, воротничок помят, шнурки ботинок свисали до самого пола. На лысой голове отца показались бисеринки пота.

— Нет, — сказал он, — из этого анчутки человека не получится. Его уже и поколотить успели. Смотри, Наденька, одной пуговицы на рубашке нет. В деда своего пошел, в Сергея Андреевича. Вот чей характер он унаследовал!

— Оставь, Саша, — сухо перебила мать, — твоя теория наследственности — вздор.

— Нет, Наденька, — вздохнул Александр Сергеевич и посмотрел на нее тем сожалеющим, не лишенным иронии взглядом, каким смотрит человек на своего собеседника, заранее его прощая за предельно наивные суждения. — Теория наследственности — в большинстве случаев сила, с которой нельзя не считаться.