Из-за далеких холмов возник красный огонь. Окруженное зарей, появлялось солнце. Пылающий свет хлынул в долину. Река сверкнула, как расплавленное стекло. Гора, озаренная солнцем, ахнула. Лемехов почувствовал, как рванулась в груди скопившаяся немота, ударила бурно наружу, сначала клекотом, потом рыданием, а потом неудержимым извержением стихов. Пушкинских, полузабытых, из детства, из книжек, что читала бабушка, из маминого потрепанного томика, из тех стихов, что разучивала жена, собираясь на праздник. Лемехов смотрел на солнце, грудь его сотрясали рыданья, и он громко, боясь, что его вновь покинет дар речи, читал:
– «Горит восток зарею новой»! «Да здравствует солнце, да скроется тьма»! «Волхвы не боятся могучих владык»! «Мороз и солнце, день чудесный»! «Сиянье шапок этих медных, насквозь простреленных в бою»! «Три девицы под окном пряли поздно вечерком»! «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями»! «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты»!
И совсем неведомое ему, бог весть откуда залетевшее в его озаренную память: «Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду, на утренней заре я видел нереиду».
И вслед за этими волшебными стихами полыхнуло беззвучно: «Таврида! Крым!»
Он стоял на горе, среди ликованья, рыдал. Счастливо повторял: «Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду…»
Глава 37
Он шел в открытой степи, в жарком безлюдье, без дорог, без тропок, куда глаза глядят. Башмаки его были в пыли, к одежде прилепились колючие семечки степных бурьянов. Ему было легко и свободно. «Как птице небесной», – думал он, не ведая, где обретет ночлег.
Услышал тихий стрекот из неба. Маленький вертолет делал круг. Мерцал на солнце колпак кабины. Трепетал стеклянный круг винта. Вертолет совершил над его головой дугу и стал снижаться. Сел неподалеку, окруженный солнечной пылью.
Из-под винта вышел человек, пригибаясь, направился к Лемехову. Тот встал. Человек приближался, на нем были светлая рубаха и вольные брюки. Он закрывал ладонью глаза, защищаясь от пыли, и Лемехов не мог разглядеть лица. Человек подошел, опустил руку, и Лемехов узнал в нем генерала Дробинника. Все то же бледное узкое лицо, без загара. Розовый шрам. Прозрачные глаза, в которых притаились черные точки мишени.
– Здравствуйте, Евгений Константинович, – произнес Дробинник, не подавая руки.
– Как вы меня нашли, Петр Тихонович? – изумился Лемехов.
– Я никогда не выпускал вас из вида. Вы слишком заметны, Евгений Константинович, чтобы потеряться.
Кругом была солнечная пустота, без дорог, без телефонных вышек и высоковольтных опор. Было неясно, чей глаз, чей зоркий окуляр мог следить за Лемеховым в этом безлюдье.
– Я не должен был спрашивать, Петр Тихонович. Вы же «всевидящее око». «Око государево». Чем вам могу быть полезен?
– Президент Юрий Ильич Лабазов просит вас вернуться в Москву и приступить к работе.
Лемехов не удивился, остался равнодушным к услышанному. Его звали туда, откуда он ушел навсегда, где его больше не было, в то прошлое, которое сгорело дотла.