– Это арий, от которого повелось новое человечество, – сказал профессор. – Он заслуживает высоких почестей.

Лемехов смотрел на хрупкий скелет, который был отпечатком исчезнувшей жизни. Был ли он землекоп, или сказитель, или жрец, или мастер боевых колесниц, или пастух, или воин? Кристалл у глазниц соединял мир мертвых и мир живых. Профессор шагнул в шатер. Его живые глаза соединялись с бездной пустых глазниц, и ему открывались прозрения. Звучал умерший язык. Слышались струнные звуки. Скрипели спицы окованных медью колес. Аркаим являл свои сокровенные тайны. Профессор бережно вычерпывал эти тайны из мертвых глазниц, переносил в живой мир.

– Завтра утром, на восходе, я поднимусь на гору и буду читать Ригведу, – произнес профессор. – Если хотите, то приходите на гору.

Они вышли из шатра. Полог опустился. Профессор, оператор и журналистка уселись в машину, и та унесла их в вечернюю степь, розовую от волнистых теней.

Бригада землекопов, в которой работал Лемехов, намаялась на раскаленном раскопе и теперь наслаждалась прохладой. Отдыхала в вечерней степи, любуясь малиновой негасимой зарей. Лемехов гладил ладонью теплую землю, нюхал горьковатый листик полыни. Слушал разговоры товарищей, чьи глаза следили за тонкой струйкой зари, медленно плывшей над холмами.

– Самая короткая ночь. Солнышко проводили и снова будем встречать, – произнес язычник Аристарх, обращая к заре красивое, с русой бородкой лицо, исполненное благоговения. – Спать не придется. Пойдем на гору встречать Ярило. У каждого к нему свое слово. Расскажите, кто какое слово скажет Красному Солнцу?

– Я попрошу у солнышка, чтобы оно послало мне сына, – произнесла Женя, обнимая загорелой рукой шею мужа Андрея. – Если родится сын, назову его – Солнцедар. Правда, Андрюша?

– Родишь непременно. Аркаим подарит нам сына.

– Я знаю, если не рожу, ты меня бросишь. Зачем я тебе, бесплодная. Ты вон как на деток заглядываешься. Найдешь себе другую, которая дочек и сынов народит.

– Как я могу тебя бросить? Я же люблю тебя!

– Нас у матери двое. А у бабушки трое. А у прабабушки девять детей. Теперь русских совсем не осталось. Не хотят рожать. А я хочу, но не могу. И к врачам ходила, и в церковь, и к старушке. Мне старушка сказала: «Ты порченая. На тебе сглаз. Я этот сглаз снять не сумею». Я ведь знаю, кто меня сглазил. Соседка твоя, Верка. К ней и уйдешь. Ты ведь бросишь меня, Андрюша?

– Да я же люблю тебя!

Она крепче обняла мужа, и было видно, как по щекам ее бегут слезы.

Лемехов зачарованно смотрел на зарю. Все эти дни он чувствовал, как взрастают в нем побеги новой жизни. Он не мог объяснить, в чем была их новизна. Каждая секунда говорила о бесконечности дарованной ему жизни. О бессмертии, о волшебном кристалле, в который можно устремиться вместе с лучом и оказаться среди любимых и близких, чья любовь к нему не подвержена тлению. Его прежнее бытие, которое сгорело в пожаре и превратилось в ничто, теперь возвращалось. Но не причиняло страдания. Оно казалось преображенным. В этом прошлом отсутствовали боль, негодование, грех. Его словно окропили живой водой, и оно оживало. Живая вода невидимой росой опускалась из небес Аркаима. Из того колодца, что орошал их, глядящих на зарю.