Одна строка с ее каменной вязью, озаренная солнцем, ярко светилась. Строка начиналась с буквицы. В этой буквице пламенели цветы, наливались плоды, перелетали волшебные птицы. В этой буквице синело море, плыли корабли, сияли дворцы и храмы. Она была обетованной землей, куда стремилась душа. Лемехов хотел понять, где находится эта земля, как связано с ней его возрождение. И вдруг прозвучало из скалы, или из тучи, или из глубины его сердца: «Крым». Не тот, что был нанесен на карты, а Крым Небесный, Крым Предвечный, тот, в котором воскреснет его душа.

Это длилось мгновение. Солнце зашло за тучу. Скала погасла. Письмена слились в неразборчивые темные линии.

Туча встала, заслонив небо, вываливая на горы мешки, полные черной тьмы. Дунул ветер, прилетев с полюса, где не таяли льды. Хлестнуло в лицо. Лемехов залез в палатку, слыша, как дрожит небо от тяжелых ударов.

Дождь то впивался в палатку, то, ослабев, отлетал. И вот гроза грянула всей своей громыхающей мощью, вспышками света, которые прожигали палатку. Снаружи ревело, ахало, скрежетало. Но Лемехову не было страшно. Кругом бушевали проснувшиеся духи, и они не гневались, а благодарили его за спасенную рыбу. Сама избавленная от гибели рыба молнией металась в реке.

Лемехов вышел из палатки под дождь. Его валило, плескало в глаза огненные ковши. Горы ломались, двигались, скрежетали одна о другую. Молнии падали в реку, и она несла ртутное пламя, в котором металась рыба. Духи гор и вод, огня и ветра славили Лемехова, клали ему на голову каменные ладони, сжигали вокруг него воздух, носились на огромных свистящих крыльях. Он ликовал, славил духов, благоговел перед могуществом Божьим.

Гроза ушла, ворочая вдалеке глыбы. Дождь ровно шумел, и Лемехову, залезшему в спальный мешок, было чудесно.

Он проснулся на рассвете, когда горы еще были черные, но ели на вершинах нежно золотились. Река неслась темно-синяя от недавнего ливня. Лемехов смотрел, как течет вдоль реки туман. И вдруг увидел, как из тайги вышел медведь. Огромный, лиловый, с заостренной мордой, могучей косматой спиной. Встал на опушке, вытянул голову, втягивал воздух. Лемехов видел, как раздуваются его темные ноздри, как слабо поблескивает шерсть на загривке. Узнавал его. Это был тот самый медведь, которого он застрелил на овсах. Но теперь он воскрес, и духи привели его к Лемехову, чтобы тот узнал, – еще один его грех искуплен.

Медведь постоял, чутко вдыхая воздух. Мягко развернулся и исчез в тайге.

Его странствия не кончались. В этих странствиях не было города или селения, которых он стремился достичь. Не было маршрута, который бы он выбирал из множества железнодорожных и автомобильный дорог. Он плыл в потоке бесшумного течения, которое подхватило его, когда он тонул, вынесло из пучины и теперь несло к неведомому берегу. Он знал, что этот берег существует, эта обетованная земля приближается. Доверялся течению. Пересаживался с поезда на поезд, с автобуса на автобус, с одной попутной машины на другую. Обетованная земля чудилась в образе неясного зарева, дивного света, который ожидал его впереди. В этом зареве таилось нечто восхитительное, исполненное нежности, любви, благодати, которые объемлют его, и он обретет новое бытие, взамен испепеленного. И он стремился на этот свет, который расцветал за горизонтом, – не земли, а его собственной души.