– Прощена, раба Божья Елена, именем Иисуса Христа.

Лемехову казалось, что от каждого, кто исповедовался, отпадает тяжелая короста, отваливаются камни, и человек становится легче, невесомей, начинает светиться. Все тяготы и грехи, все уродство и зло оставались здесь, на бренной земле, обреченной на испепеление. И счастливая душа была готова лететь в Божественную лазурь.

– И ты, немой, раб Божий, подходи, исповедуйся. – Теперь отец Матвей обращался к Лемехову. – Подумай, что такое совершил, за что Господь лишил тебя речи и гонит по земле, как сухой лист.

Лемехов подошел, облаченный в белое, как солдат перед смертным боем или мученик перед жестокой казнью. Вся его жизнь вдруг взбурлила, вскипела, как будто в ней возник ураган, и в волнах этой вскипевшей жизни возникали лица, голоса и поступки, в которых содержалась мука, таилось страдание. Все его бытие состояло из причиненной кому-то боли. И среди этой стенающей тьмы слышались два крика, два стона. Истошный крик жены, убившей в себе по его настоянию нерожденного сына. И стон медведя, испускавшего дух в осеннем лесу, от пули, которую Лемехов ввинтил в его могучее тело. Два этих страшных греха он хотел назвать, встав на колени пред отцом Матвеем. Но вместо языка был шершавый камень, и он издал тупое мычанье.

– Тебя Господь услышал. Жди встречи с Господом. – Отец Матвей сложил щепотью три пальца и больно, четыре раза, ударил Лемехова в темя.

– Батюшка, прими мою исповедь! – Анюта, круглая, на тонких ногах, обращала к священнику бледное, в веснушках лицо, на котором умоляюще сияли серые большие глаза. – Прими мой грех, батюшка!

– Ступай прочь! – притопнул на нее босыми ногами священник. – Увязалась с нами, теперь с тобой майся! О таких, как ты, Господь сказал: «Горе беременным и питающим сосцами в те дни»! Ни тебя, ни твоего блядина сына Господь не примет, и ты сгоришь, как сорная трава.

Анюта тихо ахнула, заплакала и ушла в глубь пещеры, опустилась на тощий матрас.

Отец Матвей, отвергнувший гневно Анюту, блистал очами, обращаясь к пастве, напоминавшей больших белых птиц.

– Сия Богом зданная пещера приняла нас в свою обитель, чтобы сберечь нашу очищенную преображенную плоть от пожара и, минуя смерть, открыть перед нами врата жизни вечной. Когда осыплются стрелки сиих часов, как осыпаются листья с древа земной жизни, – он указал на часы. Перед ними пылали свечи. Бежала секундная стрелка, как крохотная секира, отрезая последние ломтики времени, оставшиеся до скончания века, – когда сгорят небо и земля и Господь во славе своей явит свой дивный лик, на месте сей пещеры будет воздвигнут дворец и расцветет райский сад. Станет сей дворец обителью святого Государя Императора со всем его святым семейством, которому мы станем служить, вкушая от служения райское блаженство. – Отец Матвей восхищенно воздел руки, касаясь свода пещеры, будто поддерживал готовое рухнуть мироздание. Глаза его переливались лучами, как у ясновидца. – Ты, Федор, будешь садовником в царском саду. И розы, и лилии, и дивные хризантемы суть святые добродетели, просиявшие в райских цветниках у царя. Ты, Семен Семеныч, будешь пастырь всех овец, оленей и ланей, всех кротких львов и тигров, всех певчих птиц и речных и озерных рыб, которые станут смотреть из своих лесов и полей, из лазурных вод человечьими лицами и славить царя. Ты, Виктор, воин Христов, будешь стоять у царского трона, и вместо меча в твоих руках будет золотая чаша с виноградным вином, которое ты станешь подносить царю. Ты, Егорушка, будешь у царя скороходом и вестником, он станет посылать тебя в разные пределы рая, и ты будешь перемещаться со скоростью царской мысли. Ты, Ирина, будешь служить императрице, подавать ей золотые и серебряные наряды, жемчужные ожерелья и брильянтовые кольца. Ты, Елена, будешь ухаживать за царевнами и расчесывать золотым гребнем их шелковистые волосы. А ты, немой, раб Божий, будешь приставлен к царевичу, и вы вместе с ним станете читать вслух священные книги и петь на два голоса в церковном хоре. Я же, раб Божий Матвей…