— Ты совсем не спал? — вдруг спросил он.

— Нет, ни секунды.

— Ты не думай, что все кончено, я не дам тебе спать, пока не назовешь всех.

Он подошел ко мне и в упор смотрел на меня, ничего не говоря. Он долго смотрел.

Я ждал вечера с нетерпением. Беккер надоел мне до тошноты. Но я его уже не боялся. Вечером собаку привел Эрих. Мы с Лордом аккуратно улеглись и заснули.

Я скорее почувствовал, чем услышал, как открылась дверь. Мы не успели вскочить. Это был Беккер.

Остальное произошло, как во сне.

Он не кричал, не ругался, он выгнал пса и долго сидел за столом молча. Потом сказал хрипло, вполголоса, не глядя на меня.

— Ты испортил собаку. Самая лучшая из всех, которых я знал. Иди…

Он просто выгнал меня в лагерь. Я пришел в барак, когда был уже подъем, пленные молча окружили меня. Андрей принес табаку.

На другой день нас, шестерых пленных, погнали на станцию засыпать огромную воронку от авиационной бомбы. Шел теплый и густой летний дождь. Мы тяжело месили вязкую грязь деревянными колодками. Конвоиры, нахлобучив капюшоны, уныло брели сзади. У невысокой насыпи Михаил Костюмин и Яковлев лопатами кидали в свежевырытую яму комья осклизлой почвы. Под фанерным навесом сидел конвоир с винтовкой.

— Эй, чего копаете?

— Лорда беккеровского хороним. Здоровый черт, еле дотащили.

— Подох?

— Пауль-живодер грохнул его сегодня утром у вахты.

— Да ну? А Беккер?

— Беккер и приказал.

Уже три дня железнодорожный состав мозолил глаза пленным — русским и итальянцам. Мы тогда вместе заваливали мерзлой землей огромные воронки от авиационных бомб на полотне железной дороги.

Эшелон был в километре от нас, а так как мы стояли на возвышенности, то ясно видели белое полотно с красным крестом, разложенное гитлеровцами на крыше одного из вагонов. На самом деле в эшелоне были снаряды и бомбы, а не раненые, вот в чем соль! Это и злило. Наши бомбардировщики, вероятно заметив красный крест, пролетали мимо «санитарного» поезда и бомбили где-то дальше.

Я работал, как всегда, рядом с Андреем. Была холодная бесснежная зима. Ледяной порывистый ветер, как ножом, полосовал наши худые тела, прикрытые рванью.

— А что, если сорвать этот красный крест? — как-то раз предложил Андрей.

— Да-а… — усмехнулся я. — Была бы заваруха! От состава и от складов — один пшик!

Андрея уважали все пленные. Даже охранники его не очень-то лупили, побаивались. Подбежит к нему какой-нибудь, размахнется, но вдруг посмотрит в глаза и сникнет. Винтовка сразу опускается. Я все время был с Андреем, еще с Каунасского лагеря. Там он сам подошел ко мне. Я после тифа и ранения истощал вконец, он дал мне хлеба. А что такое хлеб — это, по-моему, только пленные знают. Сам Андрей был ранен в ногу, и еды ему требовалось больше, чем мне. Мне-то тогда было только шестнадцать. Самый молодой в лагере.

С тех пор мы все время вместе. И в подпольную группу меня приняли, потому что он настоял.

Вдруг появился Гуго. Он подошел, покачиваясь на кривых ногах. Стал на краю воронки и оглядел всех.

— Михель, ауф!

Я бросил лопату и пошел.

Марчелло он просто ткнул кулаком, а Джулиано подозвал свистом.