Но Гуго махнул рукой и продолжал работать.
«А-а, собака, — подумал я, — не боишься потому, что на составе красный крест».
— Неплохая каша получилась бы, — тихо сказал Джулиано и, проведя рукой сверху вниз, засвистел, как падающая бомба.
Вдруг послышался резкий свист и гул.
— Пикирующий!.. — закричал Джулиано.
Мы бросились в кювет и легли, прижавшись друг к другу. Над нами низко пролетел штурмовик.
«Эх, если бы он знал, что в эшелоне снаряды!» — подумал я.
Гуго тоже улегся в яму.
Самолет скрылся, а мы лежали. Вставать не хотелось.
Подбежал Гуго.
— Раус, лосс!
В руках у него была железная труба. Мы поднялись и подошли к стыку.
— Шпалы!.. — прохрипел Гуго и показал на груду пропитанных смолой шпал. Они были длинные и тяжелые. Он показал, куда перенести их.
Мы шли рядом с вагонами, кряхтя от натуги, когда я вдруг увидел белую веревку, закрученную за дверной засов.
Мы прошли еще немного, и я понял, что веревкой прикручено полотно с красным крестом.
Мы сбросили шпалу и поплелись назад.
Гуго остановил нас.
— Десять штук за тридцать минут!.. — прохрипел он.
— Пошел к чертовой матери, — сказал я громко по-русски, смотря на Гуго без всякого выражения.
— Не понимай! — ответил он и загнусавил универсальное: — Ауф, лосс!
Мы пошли за следующей шпалой, а он отправился крутить гайки.
На обратном пути я показал Джулиано на веревку.
— Сорвать бы ее ночью, — сказал он, усмехнувшись, — вот был бы фейерверк.
Я посмотрел на Марчелло. Он молча опустил голову.
— А ты как думаешь? — обратился я к нему.
Марчелло не ответил. Итальянцы, конечно, понимали, куда я гну. Проходя рядом с вагоном, я дотронулся до веревки рукой.
Сбросили шпалу, постояли.
— Этот конец трудно отвязать, нас Гуго увидит. Остальные легче.
Я говорил, ни к кому не обращаясь, Но Джулиано и Марчелло слушали напряженно, и я это чувствовал.
— Если мы это сделаем, нас расстреляют, — сказал Джулиано и тихо добавил: — Да мы и не сумеем.
Я посмотрел на него, и мне стало его жаль: тщедушный, маленький, с тонкими ручками и остреньким носиком.
— А как они узнают? — сказал я. — Лишь бы не увидел Гуго или пулеметчик из дзота. Но пулеметчик далеко, а Гуго уткнулся в гайки.
Я говорил для Джулиано и Марчелло, а на самом деле уговаривал сам себя.
Джулиано подошел ко мне близко, почти вплотную.
— Даже если никто не увидит, как мы сдираем этот крест, то прилетят самолеты, и мы вместе с составом взлетим на небо.
— Ничего. Ляжем в воронку, если прилетят, — говорю я, а сам смотрю на Марчелло. Он поднял на меня большие черные глаза.
— Маленькая Лючия ждет меня, ее некому кормить, я должен вернуться.
Снова послышался свист «разведчиков». Мы плюхнулись в кювет.
— Ты видишь Гуго? — спросил я у Марчелло.
— Он там, — Марчелло показал рукой на противоположную канаву.
Я сразу вскочил. У меня всегда так: заставляю себя с трудом, уговариваю, но в какой-то момент решаюсь и иду напролом.
— Ты смотри за Гуго.
Я хлопнул Марчелло по спине и побежал к вагону.
Руки дрожали, ноги ослабели. Гуго мог нагрянуть в любую минуту. В сторону дзотов, где сидели немецкие пулеметчики, я не смотрел, не хотел испытывать судьбу. Ведь если они просматривают это место, тогда конец. Испытывать судьбу с закрытыми глазами — это тоже мой недостаток. Андрей часто ругал меня за это. Для члена подпольной группы это плохое качество.