Он заметил его и вернулся в реальность.

– Прости, – сказал юноша, не зная, может ли она его услышать, и протянул руку.

Сарай замешкалась, прежде чем приземлиться. Прошло много времени с того раза, как она пыталась контактировать с бодрствующим человеком, но она знала, чего ожидать. Сарай не ожидала, что проникнет в грезы, где сможет видеть и говорить с ним, и этого действительно не случилось.

Подсознание как открытая территория – никаких стен или барьеров, к лучшему или худшему. Там свободно бродят мысли и чувства, как персонажи, покинувшие свои книги, чтобы вкусить жизнь в других сказках. Там скитаются ужасы и стремления. Секреты выворачиваются как карманы, а старые воспоминания встречаются с новыми. Они танцуют и оставляют друг на друге чужой запах, как духи, цепляющиеся за любовников. Таким образом и создается понимание. Разум строит себя как гнездо сиррахов, из любых подручных средств: шелковые ленты, украденные волосы и перья мертвых собратьев. Единственное правило – отсутствие правил. На этой территории Сарай гуляла где хотела и делала все что пожелает. Для нее не существовало преград.

А вот сознание – совсем другая история. Там не смешаешься и не побродишь. Секреты растворяются во тьме, а все двери захлопываются. В этот защищенный мир ей не пройти. Пока Лазло не спит, она будет стоять на пороге в его разум. Сарай это знала, но он – нет. Когда мотылек прикоснулся к нему, он ожидал, что девушка появится в его разуме, но этого не случилось. Он произнес ее имя – сперва вслух в комнате, а затем громче мысленно.

– Сарай?

Сарай?

Ответа не последовало, лишь слабое ощущение, что она рядом – запертая по другую сторону двери, которую он не знал, как открыть. Лазло догадался, что придется заснуть, если он хочет поговорить, но сейчас это было невозможно. Его разум кипел от вопроса Тиона.

«Кто ты?»

Он представлял, что у других людей есть местечко в центре самих себя – прямо посередине, – где обитал ответ на этот вопрос. В Лазло же имелось только пустое пространство.

– Ты знаешь, что я не знаю, – смущенно сказал он Тиону. – На что ты намекаешь?

– Я намекаю, – ответил Золотой крестник, – что ты не просто крестьянский сирота из Зосмы.

А кто тогда?

Что тогда?

Азот из этого мира. Вот что сказал Тион. Азот из этого мира не оказывает влияния на мезартиум. Азот, дистиллированный из духа самого алхимика, никак на нем не сказался. И тем не менее он отрезал кусок от якоря, и это само по себе доказательство: что-то повлияло на мезартиум, и этим чем-то, по его словам, был Лазло.

Он твердил себе, что Ниро издевался, что все это розыгрыш. Может, где-то за углом прятался Дрейв, хихикая как школьник.

Но что это за розыгрыш? Изощренная уловка, чтобы он подумал, что в нем есть что-то особенное? Лазло сомневался, что Ниро стал бы таким заниматься, особенно сейчас, когда он был так одержим насущной проблемой. Тион Ниро сотворил много вещей, но легкомысленных – никогда.

Но, возможно, Лазло просто хотел, чтобы это оказалось правдой. Чтобы в нем было что-то особенное.

Он не знал, что и думать. Мезартиум расположился в центре этой загадки, поэтому к нему юноша и собрался – к якорю, словно его притягивали невидимые магнитные поля Музейва. Он покинул дом, все еще держа на руке мотылька Сарай. Лазло не знал, что ей сказать и слышит ли она его. Голова шла кругом от мыслей и воспоминаний, а в сердцевине всего этого – загадка его происхождения.