Перебирая тряпьё на прилавке старьёвщика, потихонечку поясняю Саньке.

— Вишь? Смотрю одёжку такую, штоб в самую плепорцию. Не оборванец, штоб полицейские и дворники не гоняли, но и не богаческую, потому как ворьё заинтересоваться может.

Ловлю себя на том, што при Саньке постоянно сбиваюсь на деревенский говор. Вообще, у меня ета, как её… мимикрия! С господами, пусть даже и бывшими, по-господски говорю, со Львом Лазаревичем по-другому, с купчинами иной говор и поведение. Актёрствую так, даже не специально иной раз.

— Посерёдке? Ето как мещане из небогатых? — Чиж осторожно вытягивает из груды одежды рубаху, пока торговец, зевая в усы, курит на крыльце папироску, поглядывая изредка то в нашу сторону, то наверх, наблюдая за поправляющим вывеску маляром. — Годится?

— Не-а! Смотри, — проворачиваюсь перед ним. — Кака одёжка на мне? Крепкая и добротная поначалу, но велика малость и видно, што через несколько рук прошла. Глянут на меня со стороны и подумают, што я за братьями донашиваю, как принято в нормальных семьях.

— То исть в голове у смотрящево так сразу – щёлк! — показываю жестом, будто проворачиваю ключик от часов. — И я вроде как насквозь понятен – родители не бедствуют, но и не так штобы богатые, да старшие братья есть. И я весь такой понятный и законопослушный. Хоть у босяков в глаза не бросаюсь, хоть в приличном квартале. Потому как хоть и видно, што я не из господ, и не босяк распоследний. Гимназисты, бывает, и приятельствуют с такими.

— Сильно! — выдохнул Санька, откладывая рубаху. — А я, я так же? На меня так же одёжку выбирал?

— Так же, но хуже. Робеешь очень уж! Потому одёжку пришлось под поведение подбирать, иначе ух! Как птица попугай среди ворон – и не захочешь, а заметишь. Вишь? Рубаха на тебе из дорогой ткани, но чуть потёрта. Ремешок теперь…

Роюсь на прилавке, выбирая гимназический и тут же опоясывая дружка, подгоняя пряжку так, штобы она с шиком свисала чуть ниже пупа.

— В господском квартале так-то за своево не примут, но хоть мимо пройти можно будет нормально. Причёска у тебя приличная, одёжка будто с господсково плеча. Поглядеть коли мельком, так будто мамка твоя в прислугах, да и ты забегаешь иногда помогать, а то и сам где ни то при кухне крутишься.

— Сложно, — качает он сумрачно головой.

— А то! Я сам не сразу понял, што к к чему! Ну мне-то никто и не объяснял, своей головой доходить пришлось. Ничо!

— С одёжкой понял? — улыбаюсь ему. — Теперь одеяла нужны. Посмотри в том углу, только штоб лёгкие, из шерсти – на своём же горбу таскать!

Санька тут же зарывается с головой в груду тряпья, но почти сразу же выныривает.

— Только ты тово… язык не ломай, когда со мной говоришь, ладно? Я вижу, што по-городскому привык, ну так и пусть! Глядишь, и я так побыстрей научусь. Ладно?

Киваю, и отчего-то мы оба смущаемся, молча начиная поиски. Я придирчиво перебираю котелки и чайники. Шибко большие не нужны, да и стоит ли котелок в дорогу тащить? Костерок, штобы чай вскипятить, ето одно, а готовить… обойдёмся! Нужно будет, так и в Одессе куплю. И так барахла всякого полно. Одёжка в сумках, у меня книг с десяток, одеяла. Подъёмно канешно, но тюль в тюль, штоб по собачьим ящикам под вагонами скакать, ну или по крышам.