— Куда собрался? — поинтересовался Живинский, остановившись ненадолго и прикрывая срам ладошкой.

— Да в бани! — отвечаю судье, пока собираю чистое бельё, да мыло с мочалкой. — Небось до самого вечера будет резвиться тут.

— Это вряд ли, — прозвучало с ноткой грусти. — Разве что Максим Сергеевич, да и то не факт. Укатали сивку…

— Ладно! — машу рукой. — До вечера, господа хорошие!

— Симпосиум затеяли? — поинтересовался жадно прислушивающийся к шуму во флигеле знакомый голубятник[72]. У него недавно начали расти усы под носом, и появился смутный, но какой-то глупый интерес к женскому полу.

— Он самый, — вздыхаю.

— С кем?

— Да новенькая, — описываю фемину.

— А… сочная маруха, свеженькая. Говорят, раньше в дорогом борделе трудилась. Сам-то што, не выросла ишшо женилка-то? Хе-хе!

— Замолчи свой рот и лови ушами моих слов, Сёмочка, — отвечаю, как старый аптекарь и абортмахер Лев Лазаревич. — Не делайте мне смешно своими глупостями! Одень глаза на морду и посмотри, на кого ты разговариваешь! Ты знаешь мой характер по диагонали, так и думай тогда, на кого и когда говорить!

— Тьфу ты! — Семён аж отшатнулся. — Ты так говорил, што мне почудилося – пейсы у тебя выросли! Натурально, как у Льва Лазаревича!

Скалю зубы весело, и Семён тоже смеётся негромко, присаживаясь на корточки. Не дружки мы с ним, но так – разговоры разговариваем иногда о всяком-разном.

— Слыхал, Махалкина порезали?

— Да ну?

— Вот те и ну! — Сёмка доволен, щурит на меня узковатые глаза, на губе висит самокрутка из дрянной махорки и газетного листа. Минут за двадцать он вываливает на меня все сплетни, и удаляется развинченной походкой уставшего человека, просветившего невежественного меня, и от того страшно уставшего.

Сунув узел раздевальщику, получил жестяной номерок и повесил на шею.

— Вот, поймали, — качнул банщик кустистой полуседой бородой, указывая на привязанному к столбу голого мужчину, украшенного кровоподтёками. — Ваш, хитровский!

— Ваш! — усмехаюсь ему в лицо. — Тогда уж ваш – московский! Хитровка, она большая и разная – тебе ли, москвичу, не знать!

Шлёпая босыми ногами по тёплому деревянному полу, прошёл мимо, заглянул в лицо. Нет, не знаком. Да и если бы… известная судьба у банных воров – поймают когда, так и привязывают до самого вечера. А дальше как повезёт. Бывает, што и встретится вору тот, кому по его вине, иль по вине коллег, домой в отрепьях бежать приходилось. Да не один!

Насмерть забивают редко, но и так бывает. Обычно же до закрытия бани продержат, да и на улицу голышом выкидывают, не глядя на погоду. Редко когда в полицию сдают.

Бывают прикормленные банные воры, которым хозяева отступные платят. Эти самые лютые, всегда калечат пойманных конкурентов.

Взяв шайку, набрал горячей воды и намылился. Банщики ко мне не лезут, да и што лезть-то? Денежных клиентов они издали чуют, а откуда им, денежным, взяться тут, в простонародном отделении за пятачок? Так, ногти постричь старику какому, да мозоли срезать, вот и весь доход. Ну, пиявки иногда поставить да кровь пустить.

По буднему дню народу немного. В основном высохшие старики с детворой, да всякие-разные похмельные личности самого што ни на есть неблагонадёжного вида. Отребье московское, да кустари мелкие из тех, у кого запой не вовремя начался.