— А что это за словесные экзерсизы[70]? — полюбопытствовала она светски, затянувшись и перекидывая полную ногу так, што приоткрылось на миг женское естество.

— А это, извольте видеть… — оживился судья, начавший прихорашиваться, но я слушать не стал и выскочил за водкой. Вернулся быстро, и соседи мои тут же начали похмеляться, не обойдя вниманием проститутку.

— Я, изволите знать, серёдка на половинку, — откровенничала та. — Вроде как воспитанницей у собственного папеньки числилась. Нагулял на стороне, да и не нашёл ничего лучше, как домой притащить…

— Серёдка на половинку, — бубню тихо, заткнув ватой уши и усаживаясь за учебник по географии, повернувшись к ним спиной. — Селёдка ты! На половинку! Протухшая.

Читаю и ем потихонечку. А фемина ета… ну што там нового услышу? Жалостливую историю? Даже если и не врёт, мне-то што? У каждой второй история жалостливая, да бывает, што и правдивая.

«Первому из европейских народов, от которого дошли до наших дней письменные памятники…»

Строфы эти прозвучали неожиданно громко, и как раз в тот момент, когда светская беседа аристократии помойки ненадолго прервалась. Мальчишка же, не обращая внимания на окружающую действительность, взлохматил руками коротко стриженные русые волосы, и снова углубился в книгу, отставив в сторонку пустую миску.

— Интересно у вас, — фемина подняла бровь. — Даже подобранные на улице мальчишки удивляют поэтическими талантами.

— Подобранные?! — воскликнул судья. — Да он заявился сюда и сообщил нам, что собирается здесь жить! Сообщил, понимаете?!

— Как интересно…

— А как насчёт продолжения, — Аркадий Алексеевич протянул руку и тронул проститутку за грудь, вытащив затем из рубахи и вторую увесистую дыньку, — бдзынь! Максим Сергеевич, я думаю, не будет страдать муками ревности?

— Да полно, господа! — усмехнулся тот, скидывая пропахшую потом рубаху с нечистого тела, — какая ревность! Устроим симпосиум, как древнегреческие мудрецы. Благо, в вине у нас недостатка нет – спасибо нашему юному другу! Гетера имеется, да и по части если не мудрости, так хотя бы знаний, каждый из нас мог бы сойти за светочь античной мысли.

— Если со всяческими французскими непотребствами, то по трёшке с человека! — деловито предупредила проститутка, жеманно отбиваясь от мужских рук, но охотно опрокидываясь на спину и перебирая ногами в воздухе, показывая мохнатый треугольник.

— О чём речь!? — судья скинул штаны, оставшись в рубахе и старом меховом жилете. — Становитесь-ка, душечка, на четвереньки. Буду вас по греческому, значит, образцу!

Заткнутые ватой уши помогали плохо, особенно когда соседи мои расшалились и начали бегать по флигелю голышом, играя в какие-то странноватые игры, непонятные человеку трезвому. Сплюнув, собрав книги, и спрятал их у себя на нарах – всё равно не дадут заниматься, мудрецы античные!

Не так штобы часто, но раз или два в неделю во флигеле творится какое-то непотребство. То блядей приведут, то в карты играют всю ночь, да не друг с дружкой, а какими-нибудь Иванами, от которых пахнет не потом, а кровью. А раз как-то было, што проповедник двинутый целую неделю жил, и целыми днями молились соседи мои, да в грехах каялись. Потом ничего, отошли – снова водку пьянствовать стали, да безобразия нарушать.