— Пусти, задавишь, — проворчал он, — опять один жить будешь.
Но по лицу было видно, что тоже рад встрече.
— Чего так долго не приходил?
— Мал-мало гулял, — широко улыбнулся охотник. — Потом старые нарты ремонтировал. Однако все равно сломались — продукты только до Джанго довез.
Сразу были забыты съеденные мышами норки, сучкастая ель. А когда на нашем столе появились сгущенка, свежий хлеб и плиточный индийский чай, то и все прочие неприятности, случившиеся со мной за время отсутствия Луксы, и вовсе отодвинулись куда-то далеко.
Насладившись чаем, вприкуску с хрустящим ломтем хлеба, щедро залитым сгущенным молоком, я плюхнулся на спальник и блаженно вытянулся. Лукса набил трубку махоркой, закурил.
— Чего поймал? — с возможно большей небрежностью в голосе спросил наконец он.
Я, не стесняясь в выражениях, излил душу. Особенно досталось ненавистным грызунам. Промысловик сочувственно кивал головой:
— Сколько живу, а столько мышей не помню. Вывод простой — чаще ловушки проверяй.
Перед сном, как обычно, вышел из палатки. Остывший воздух был упруг и жгуч. Черная бездна манила жемчужинами звезд. Изящный ковш Большой Медведицы, опершись дном о скалу, подливал густых чернил в и без того непроглядную тьму. Из трубы, как из пасти дракона, вырывался столб пламени, обстреливающий созвездия недолговечными светлячками искр. Я готов был созерцать эту картину бесконечно, но чувствительные пощипывания мороза побудили вернуться в наше тесное брезентовое жилище. Тепло ласково обняло, согрело; приветливо закивал язычок пламени оплывшей свечи, даже поленья, словно обрадованные тем, что все в сборе, с новой силой возобновили трескучую перебранку.
Памяти друга
Проснулся от сильного озноба. «Снежная процедура», полученная накануне, не прошла даром. Несмотря на недомогание, я все же отправился на обход очередного путика.
На обратном ходе чувствую, что силы с каждым шагом тают, ноги наливаются свинцом, отказываются идти. Я остановился посреди заснеженного русла реки передохнуть. И нет бы просто постоять, отдышаться, а, прельстившись солнечным теплом, уложил лыжи камусом вверх и прилег на них. Глаза закрылись сами собой. Навалившаяся дремота быстро понесла в мир блаженства и покоя…
Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент сквозь сон, словно удар электрического тока, пронзила мысль: замерзаю! С трудом разомкнул склеенные инеем веки. Ветер, дувший в голову, уже успел намести в ногах приличный сугроб. По реке тянулись хвосты снежной поземки. Как ни странно, холода не ощущал. Только мелкая дрожь во всем теле. Но ни руки, ни ноги не слушались. После нескольких попыток я сумел-таки перевалиться на живот и встать на четвереньки. Раскачиваясь взад-вперед, размял бесчувственные конечности. С трудом выпрямился и стал приседать, размахивать руками. Немного ожив, надел рюкзак и поплелся дальше. Как добрался до палатки, не помню…
Три дня пролежал в спальном мешке в полузабытьи. Спасибо Луксе: каждый день, перед уходом, заносил в палатку несколько охапок дров и вливал в меня какие-то отвары.
За время болезни сильно ослаб, зато на всю жизнь усвоил два правила. Первое: заболел — отлежись (организм с зарождающейся хворью быстрей справится). Второе: зимой, как бы ни устал, никогда не ложись отдыхать на снег.