Теперь, что бы ни делал пенсионер, всегда рядом Слободан ковылял да дьячки его верные, которым он все, что самому ведомо, рассказывал. Перевязки, дезинфекции, мытье рук, и не только перед осмотром раненых, а вообще. Так, мало-помалу, прививаться начали кое-какие навыки да знания о гигиене. А еще занялся Николай Сергеевич делом потащным. А для пущей эффективности начал он сразу основу делать на жире. Так, чтобы и деревьев не валить столько, и чтобы эффект был. Он ведь смекнул уже, что часть новинок его мужикам попусту, а вот через женщин ох как ловко пропихнуть можно было бы.

А еще, занимаясь делами своими, жадно вести ловил от войска княжьего, и, как только дошла информация, что собирается возвращаться Дмитрий Иванович с победами славными, так и решил: пора! Уж хоть и растолковали ему про все, происходило что, все одно обиду затаил он где-то в глубине души на князя. А раз так, то и хотел так выйти из живо возрождающейся столицы, чтобы даже взглядами с ним не зацепиться. А вот с Владимиром да товарищами своими, Твердом да Милованом, проститься зашел.

– Ну, будь здоров, чужеродец, – поклонился Владимир Храбрый.

– Ты, Никола, у Сергия в монастыре и за нас свечки ставь, – обняв товарища, попросил Милован.

– И тебе за все спасибо! Наук ты мне хороших преподал, – последовал примеру бывшего лихого Тверд.

– И вам спасибо, – растрогался преподаватель.

– Ты вот чего, Никола, – деловито продолжил Милован. – Сеньку забери с собой. Он и юродивый хоть, а все одно Киприан недобро поглядывает на него. От греха.

Путь назад был намного быстрее. Теперь пришельцу дали скрипучую повозку, круп да несколько крепких сопровождающих, и уже на третий день под Сенькино щебетание телега закатилась в ворота обители.

– Ну, здоров будь, пришелец, – поклонился Булыцкому старец. – Молва о тебе по княжеству шагает. Наслышаны о тебе многие: беду как большую отвел от Московии. О том, как крови пролитию свершиться не дал и как души спасал православные после брани. О том, как князя поучал, да о том, как поверил он тебе. Тебе бы в Москве остаться: там тебе и почет, и достаток, и жизнь побогаче. Чего остаться не захотел?

– А нечего мне там делать, – проворчал в ответ тот. – И здесь дел невпроворот.

– Осерчал, – даже не спросил, а утвердительно усмехнулся старец.

– А тебе какая беда? То я грешник, а ты – святой, – резко развернулся тот, но Сергий остановил его, ловко схватив за локоть.

– А ты, видно, думаешь: все по умыслу твоему делаться должно?

– Ничего я теперь не думаю, – буркнул тот в ответ.

– Не серчай, – попытался успокоить пенсионера собеседник. – С твоего полета небось каждого тьфу-человечишку видно, что друг на друга наплести готовы да продать хоть мать, хоть князя, да хоть Бога самого? И лихого каждого, и каплю крови каждую пролитую? Московское княжество князья рязанские да нижегородские продали; а чего случись, первые же мечи и обнажат против князя великого Дмитрия.

– Одного не пойму: я крови одной пролиться не дал, так, получается, взамен нее другую, большую, может, лью.

– Думаешь, что все тебе ведомо? Так гордыня то, – опустился старец на пень и отрешенно уставился в одну точку. – А Московия, хоть и отбилась раз, так все одно княжество молодое да на распутье стоящее. Вон литовцы к латинянам как подадутся, так и новая кровь недалече. Тверяне – тоже земли могучие. Что случись, и за Ольгердовичами пойдут. А кто их удержит? Царьград? Так там замятня на замятне. А грех тот мой.