А потом Гриф подловил меня, когда я не выдержал и рухнул там, где работал. На крик примчались еще два надсмотрщика. Все трое с бранью исхлестали меня и поволокли во двор, где стоял столб для провинившихся.

Хозяин плантации со всем семейством на несколько дней уехал в город, но в моей судьбе это ничто не могло изменить. Меня раздели до пояса и привязали к столбу, а я с тупым безразличием гадал — забьют ли насмерть сразу, или еще придется мучиться?

— Что, жидовская морда? — по-русски спросил меня подошедший вплотную Гриф. — Небось, жалеешь, что не на ту лошадку поставил? А еще говорят, что все евреи умные. Или ты забыл, кому отказал? Придется тебе хорошенько напомнить.

Внутри меня вдруг что-то вскипело, и я с неожиданной яростью плюнул в ненавистную харю.

— И это тебе тоже зачтется, — пообещал Гриф. — С живого шкуру спущу и солью натру, чтобы не протух раньше времени.

Он зашел мне за спину, и спину немедленно обожгло.

— Тебе это тоже зачтется, скотина! — выкрикнул я из последних сил. — Командор с тебя за все спросит…

Кнут обрушился на меня еще раз, и я прикусил губу от боли. В глазах у меня потемнело.

— — Кто тут меня зовет? — неожиданно послышался откуда-то сзади знакомый голос, и резко добавил по-английски: — Стоять!

Подбежавший ко мне Ширяев несколькими взмахами ножа перерезал веревки, и я смог обернуться.

Спина нестерпимо болела, подгибались колени, но открывшаяся вдруг картина сразу придала мне сил.

Двор был заполнен вооруженными людьми. Тут были и мои товарищи по несчастью, и Командор со своими людьми, и какие-то незнакомые мне мужчины, переговаривающиеся между собой по-французски. Тут же стояли и сбившиеся в кучку надсмотрщики, обезоруженные и затравленно озирающиеся. Особенно испуганно выглядел Гриф, но он же первый попытался взять себя в руки.

Стоявший напротив него Кабанов презрительно смерил Рдецкого взглядом и спросил:

— Допрыгался, Гриф? Или надеялся, что я уже не приду? А ты здорово поторопился.

— А чего ты от меня хотел? Чтобы я спину вместе с черномазыми гнул? Или на его месте торчал? — Гриф небрежно кивнул в мою сторону.

— Тебе это пошло бы на пользу. Впрочем, за твои грехи отведать кнута слишком мало. — В глазах Командора искрился лед. — Сколько на тебе жмуриков-то висит? Да зачем я спрашиваю? Все равно не скажешь. Да это и не важно. Времени разбираться с тобой у нас нет, и потому судить тебя будем только за последние твои проделки.

— Нет у тебя такого права: судить, — возразил Гриф. — Сам-то ты сколько народа в Афгане перебил?

— Не тебе об этом судить, — отрезал Кабанов. — Я за свои дела я отвечу перед своей совестью и перед Богом, если он есть, а ты за свои ответишь нам здесь и сейчас.

— Счеты со мной сводишь? — скривился Гриф. — Валяй. Ты сейчас сильнее.

— Нет. Если бы хотел — давно бы уже свел, — спокойно возразил Командор. — А ты Вовчика сам на побег подбил, сам же и убил при попытке к бегству. Выслужиться захотел… Это убийство — твое первое преступление. Переходим ко второму: предательство. Не родине — сейчас и не разберешь, где у нас родина. Ты своих же товарищей по несчастью предал и продал. А знаешь, что с предателями делают?