Лиля прижала к груди нагло сползающее платье, а из леса выходили люди. Один, два, три… всего шесть человек. У одного из них лук, и стрела на тетиву наложена. У остальных холодное оружие разной степени убитости жизнью. Лиля насчитала четыре здоровущих свинокола, один меч времен прадедушки Джерисона и один лук. Диагноз ясен – крестьяне вышли «на добычу».

Народный промысел, называется.

Рассказывая про угнетенный и забитый народ, борцы к нему в лапы все же не попадали. А народ вполне успешно промышлял на большой дороге, бывало дело. И угрызениями совести потом ничуть не мучился. Мужчины хоронили тела, бабы замывали пятна крови и штопали одежду, снятую с тех самых тел, дети… тут как повезет. Могли и помогать отцам в их нелегком труде. Случалось.

Лиля огляделась.

Получалось так, что один бы Джерисон этих героев разделал под орех. Но не дернется из опасения повредить ей.

А угнетенный пролетариат тем временем подходил ближе, издеваясь и охальничая.

– Ишь ты, Калк, смотри якая баба!

– Ага, сиськи, что сметана! Небось, пощупать дюже сладко!

– Так блахородная, ясно ж!

– Не про тебя, Хрук, наливное яблочко.

– А чего ж не про меня? Небось, у меня не меньше, чем у блахородных?

– Да ты с прошлого лета, нябось, не мылся, а бабоньки, они ж как, не только размер, но и чистоту уважають…

– А я почаще буду, шоб уважили…

Лиля почувствовала, как окаменело тело Джерисона.

– Упадешь, когда толкну, – шепнул супруг.

– Я их отвлеку, – шепнула Лиля. – Не подставлюсь, не бойся.

Рука Джерисона на миг сжала ее плечо.

Давно бы граф бросился вперед, но лучник оставался самым опасным. И стрелу держал… либо ему, либо Лилиан, а достанется. Видимо, из охотников, меткий и цепкий, тварь такая…

Джерисон коснулся кинжала на поясе… меч снял, ну да на этих тварей и кинжала хватит с избытком, пусть поближе подойдут.

Но в следующий миг Лиля вдруг… оттолкнула супруга?

Да, чуть назад, а потом выпрямилась. И платье, которое уже распустили нетерпеливые мужские руки, поползло с плеч.

– Господа, не будьте так нетерпеливы…

Голос был мягким, нежным, глубоким… откуда Джерисону было знать, что Лиля просто вспоминает Мерлин Монро, самую сексуальную блондинку всех времен и народов?

Правда, подражать получалось плохо, ну да ладно! До рождения Мерлин здесь еще лет пятьсот пройдет. И вообще – сойдет для деревенского театра.

– Меня хватит на всех, как истинно благородной дамы. И я даже согласна на экзистенциализм. Вы знаете, что такое экзистенциализм? Это когда дама и кавалер находятся лицом к лицу, вот так, и дама поднимает руки…

Лиля шла медленным шагом. На первом же шаге она переступила через платье, открывая все, что плохо прикрывала коротенькая, чуть выше колен, сорочка. По здешним меркам – разврат несусветный.

На втором шаге бретели сорочки поползли с плеч все ниже, и ниже, и грудь обнажалась…

Стриптиз – это ведь дразнение раздеванием, вот Лиля шла вперед, мурлыкала и дразнила, пока не дошла до лучника. А потом подняла руки, заодно сбив прицел, и пока бедолажный крестьянин смотрел на два полушария, оказавшихся у него прямо перед носом – треснула его ладонями по ушам.