Весь последний час Тимофей, умаявшийся от постижения тонкостей охоты на уток, вываливал на Аристарха новости последнего года своей жизни, особенно тщательно обрисовывая свои взаимоотношения с мастерами и, понятное дело, с мастеровыми мальчишками. Аристарх, явно возведенный в ранг кого-то вроде деда, с интересом слушал и, оправдывая оказанное ему нешуточное, по пацанячьим меркам, доверие, поддерживал беседу, потихоньку направляя разговор к интересным ему вещам, по ходу сравнивая рассказ с тем, что говорил Медведь. Не прост, конечно, командир лесной нечисти, вон как про Тимкиного отца ввернул! Привязывает, значит, мальца к своей стороне. Ну да ничего, на такие ходы у старосты и свои ответы имелись. Подумать только надо. Крепко подумать, что со всего этого Ратное взять сможет. И как ему, старосте, этим знанием распорядиться.

По возвращению в крепость Тимофей получил короткое «Свободен», что при детальной расшифровке оказалось «Двигай на кузню, там мелкие, займи их чем-нибудь полезным». Возле кузницы, действительно, оказалась вся младшая команда, включая Савушку и Митяя, которые кучковались чуть в сторонке под присмотром бдительной Красавы. Недоставало только складских мальчишек.

– Так на складах они. Добро всякое у ратнинских принимают и по полкам рассовывают, – объяснила Елька. – Ну, которое не надо. И подводы в Ратное собрать – гонец приказ привез. Работы много, а до вечера управиться надо.

– Значит, и мы на склады, – решил Тимка, вручая подаренную Вощаником свистульку Митяю, чтоб Савве не завидовал.

«А занятная эта штука, свисток, – подумал Макар, проводив взглядом сорвавшуюся с места детвору, – особенно вон тот, с шариком. Ишь какую пронзительную трель выводит! Девкам на стены, что ли, дать? Случись тревога – мёртвого подымет».

Большинство ратнинских начали собираться домой ещё с вечера, а утром уже и уехали. Остались только те бабы, что родили уже тут, в крепости. «Ляльки», – вспомнились слова деда. Крошечные, сморщенные, а орут – закачаешься. Перед таким талантом Тимка мысленно снял шапку. Так громко, а самое главное, так долго могла орать только соседская свинья, когда начинала подозревать чего худого. Но лялечки на поросят не походили нисколечко, они были куда интереснее.

«Неужели и я когда-то так умел? Не, наверное, я был хорошим, иначе куда тогда голос делся?»

К роженицам из Ратного примчались отцы этих лялечек. Глядя на их одуревшие физиономии, Тимка новорожденным по-доброму позавидовал: «Папки приехали». Вместе с папками приехал и отец Симон.

Священник из Княжьего погоста был совершенно не похож на отца Михаила, с которым Тимка разговаривал на похоронах деда. Тот был… Казалось, дух у него уже улетал, да чисто случайно за тело зацепился. Так они и жили – дух летал высоко, почти в горних высях, и изо всех сил рвался дальше, а тело его кашляло, корчилось в судорогах, но не могло оставить какое-то очень важное дело. Дух и не спешил. Он терпел.

Отец же Симон был совсем другим. Не сказать увесистый, скорей – весомый, двигался размеренно и степенно, не вызывая, впрочем, никакой неприязни. Скорей даже симпатию, потому что от беседы с отцом Михаилом оставалось неизбывное чувство вины, а вот отец Симон… Он умел утешить. Просто потрепал вихрастую шевелюру, и стало как-то легче. А то, что кругленький и лоснился, как колобок – так это от поста, наверное.