У Конора не было для него ответов, но Мэгги, мать Конора, знала что сказать. Он, конечно, не мог поведать ей, в чем суть проблемы, но выдал секрет, что его брак, впервые за все время, перестал быть тем раем, каким был раньше.

– Ты помнишь, Эндрю, как я когда-то давно говорила тебе, чтобы ты нашел кого-то, кто бы тебя ценил? Помнишь это? У меня теперь нехорошо на душе, потому что я никогда особенно не любила ту блондинку, а теперь, когда она нездорова, я чувствую себя настоящей старой ведьмой, но ничего не поделаешь. Когда вы приехали ко мне в гости сразу после рождения ваших девочек, помнишь, ты и Натали – что ж, я увидела вас тогда и подумала, что все идеально. «Он поступил точно так, как я ему велела».

Эндрю улыбнулся. Это было так похоже на Мэгги – ставить себе в заслугу то, что не имело к ней абсолютно никакого отношения. Она постоянно заявляла, что Конор никогда не стал бы таким хорошим регбистом, если бы не ее стряпня.

– Я не знаю, что происходит, но я знаю, что дело не в отсутствии уважения. И она дорожит тобой. А ты теперь достаточно взрослый… что это я говорю? Ты уже давно достаточно взрослый, чтобы понимать, что ваши отношения не поддаются замене. Ты не относишься к любви беспечно. У тебя не просто брак, а партнерство. Партнерство. Мне доставляло счастье видеть это столько лет, и мне разобьет сердце – разобьет сердце! – если я увижу, как ты теперь отбрасываешь это прочь. А ты ведь не захочешь разбить сердце старой женщине? – Она налила ему еще одну чашку чая, а затем вдруг забрала ее, прежде чем он успел отпить. Скрывшись в кухне, она вернулась с бутылкой «Бушмилса» и двумя стаканами. – Я скажу тебе, что меня печалит, Эндрю. Это то, что Дженнифер так и не нашла такого партнерства, как у тебя. А теперь она одна с ребенком. Ужасно, не правда ли? Эта красивая девушка, одна поднимающая ребенка, – это так неправильно. Мой сын бы этого не хотел.

По пути обратно в Англию Эндрю сочинял письма Джен и Дэну, в которых просил прощения за то, что им наговорил. Он был тупым идиотом, как кто-то однажды сказал, и хуже того – ханжой и дураком. Он не отослал эти письма. Он не написал Натали; невозможно было сказать в письме то, что ему нужно было сказать, не было способа заделать брешь между ними, если только она не стоит перед ним собственной персоной.

Он постоянно думал о том, что сказала Лайла в тот вечер, перед тем, как он покинул Францию, когда он сидел в темноте на ее постели. Она была немногословна, но предположила, что проблема была не в них обоих: Эндрю и Натали, она была в нем. Его потребность загладить вину заставляла Натали чувствовать себя ужасно, как будто она была ценой, которую надо заплатить. Но ведь она не всегда так себя чувствовала. Тогда бы они не были счастливы, а ведь они были, долгое время. Но, кто знает, может быть, это ощущение приходило к ней время от времени, может быть, это было нечто, с чем она жила, не высказываясь об этом или, во всяком случае, не высказываясь до поры до времени. Поразительно, с чем мы можем жить, когда настроимся на это, будь то боль, или чувство вины, или призраки, или подозрение, что тот человек, за которым ты замужем, не любит тебя так, как ты хотела бы.