Впервые в жизни она не закрывала голову платком и не бежала. Совсем рядом шёл бой, рвались снаряды, и грохот от танков закладывал уши. Женщина шла с высоко поднятой головой, и не обращала внимания на то, как содрогалась земля, и под ноги ей летели комья грязи.

Дома её никто не ждал и, накормив собаку, она вытащила из-под дивана свои картины, и стала медленно бросать их в печь. Только сейчас Ольга поняла, что у неё был настоящий талант, и не просто талант художника, провидца. Как у известных всему миру художников. Выводя детской ручкой перекошенные физиономии, горящие дома, слёзы и кровь, она была той самой рукой, через которую Бог или кто-то другой, пытался показать, что ждёт Россию в будущем. Свои первые работы с непонятными лицами, мифическими существами и прочим, она смогла понять только сейчас. Их истинную сущность. Когда прошло двадцать лет. И перебирая старые, пожелтевшие рисунки, видела первые признаки надвигающейся беды. Коричневые, чёрные краски, преобладавшие в картинах, делали белый ватман мрачным и угрюмым. Как коричневая чума, наводнившая родную землю.

Языки пламени в печи абсолютно не грели. Оля тянула к ним руки, и ещё больше замерзала. Горстка золы, и больше ничего не осталось от картин. Усмехаясь, и испытывая некое облегчение, она пошла в сени и принесла верёвку. Закрывая двери на засов, подошла к старой бабушкиной иконе и перекрестилась.

— Прости меня, Господи, — прошептала она. — Больше не могу. Сил нет.

Образ Спасителя на иконе оставался глух и нем к мольбам и стонам, и как не пыталась Оля услышать совет или какой-то знак свыше, тишина разъедала, словно смола мысли. И от этого в груди ещё сильнее пылал огонь, адский, пожирающий человеческую плоть с костями. Оля поставила стул и поднялась к потолку. Перекидывая верёвку через узкие балки, сделала петлю и накинула на шею. В последние мгновенья ей стало легче, пришло понимание того, что всё позади и больше никто не будет терзать, мучать, рвать грубыми руками тело, издеваться, плевать в душу — и воцарится покой, долгожданный. Закрывая глаза, она вспомнила свою жизнь и, затягивая узел на шее, покачнулась и повисла, словно манекен между небом и землёй. Остатки жизни в сильном теле не угасали, Оля болталась, как рыба на крючке и постепенно задыхалась. Кровь прильнула к голове, язык вывалился наружу, тело пронзила острая боль, перед глазами поплыл туман, и мир потерял знакомые очертания.

— Кто здесь? — хриплый голос Михо, едва доносился из другой комнаты.

Пробираясь через горы мусора, я чуть не подвернул ногу и громко выругался. Михо лежал на полу, и когда увидел меня, открыл от изумления рот, и что-то нечленораздельно промычал.

— Дёмин, это ты? Мать твою, где это мы? Помоги, я застрял, ноги. Что происходит? Почему мы не в зоне?

— Меньше вопросов Михо, сейчас я попробую приподнять шкаф, а ты тем временем вытаскивай ноги. Кости целы?

— Хрен его знает, ощущение такое, будто по ногам проехал «КамАЗ».

Шкаф оказался тяжёлым, и я с трудом его поднял. И он тут же развалился в меня в руках. Михо поджал ноги и тут же перевернулся на живот. Я уселся рядом на разбитый стол, и задумался. Что делать с грузином? Эта мысль сверлила мне мозг как буровая установка для скважин. Промолчать и скрыть, почему мы здесь — не получится. Дилемма.