– Это опять я, извини… можно я просто постою здесь… Когда собирали их, рядовых и офицеров брали вместе?

– Где, каких офицеров?.. Ты о раненых, что ли?

– Да.

– Откуда же я знаю… Я их не допрашивал, а они не докладывали – кого брали, кого нет, оптом или в розницу. Видел только – бегали тут, лазили, копошились, но не приметил… ни к чему было.

– Сейчас-то они тоже здесь?

– Что ты пристал ко мне как банный лист? Пойди да посмотри! Тоже следователь – что, где, когда, почему?.. Потому! И не подходи ко мне больше, пошел отсюда… врежу, ей-богу, врежу… Много здесь вас – куда, зачем, откуда, почему…

– В том-то и дело, что не много… Тошно, тяжело, потому и спрашиваю.

– Вот и иди себе… кого хочешь спрашивай, кому хочешь отвечай, а меня оставь… здесь у самого душа не на месте… нашел громкоговоритель!

Видя, что с ним действительно лучше не заговаривать, какое-то время стоял, молчал, потом отошел. Надо поискать лейтенанта. Смотри-ка, санитары вернулись-таки, молодцы! Как там мои хворые? Интересно, не повредил ли безгрудому своей неумелой перевязкой? И те двое – как они, бедняги? Телегин-то вряд ли совсем отойдет, уж очень слаб, вояка никакой. Странное дело, но только теперь стал по-настоящему мне понятен его плач. Телегин – маленький какой-то, как ученик младших классов… Потерять друга прямо на глазах – можно свихнуться. Правда, у меня с друзьями как-то не получалось и в школе… не могу сказать, что всегда был один… нет, характер, что ли, плохой или по-настоящему не интересен был никому. Вот только однажды, пожалуй, – Сережка Кожевников и Колька Терентьев в третьем классе, но и те что-то недолго продержались, отстали. Да, наверное, что-то неприятное есть во мне, скрытое, что и я-то не знаю, отталкивающее. Хорошо бы узнать – что именно, что за скверна, и я поборол бы в себе это зло, этот страшный, отталкивающий недостаток, порок, и друзей у меня было бы полно, они все были бы добры ко мне, дорожили бы мной, я был бы им нужен, и мне было бы хорошо, и им было славно, и не было бы у меня этой душевной недостаточности, как теперь. А то стоит кому-нибудь взглянуть на меня по-доброму, как я уже готов опрометью ринуться в огонь и воду. А может быть, это-то и есть тот страшный недостаток, от которого все шарахаются, как черт от ладана. Но я же не навязчив?! Да-а-а! Такое, конечно, цениться не может. И вот хотя бы сейчас – не знаю, как у других, а у меня и здесь нет друга, а уж как надо, чтобы он был здесь сейчас, это-то уж я знаю точно. Вот разве только раненый тот, да и лейтенант… похвалил вчера и глазами вроде одобрил. А виноград этот… как это? Вайнтрауб – смешное слово… Э-э, фамилия… Интересный человек, это есть, это ни в какие вещмешки не засунешь… Немного сумасшедший, зато умный, черт те что, это тоже нечасто встретишь, и добрый, кажется: подбадривал меня, боялся, чтоб я опять не сорвался, и пахучкой меня какой-то намазал – до сих пор воняю. В ногу заставлял идти. Правда, вот еще сержант этот, тоже человек замечательный, редкий, и это терпение его невероятное, вызывающее восхищение, завидное просто, как это он управляется с ним – ума не приложу, но уж очень конкретный какой-то, даже скучно становится – все дело да дело… и голос!.. Это ж надо такое – скрипит и всех пугает. Вот и все! Ну, правда, никто из них и в ум не возьмет, что я их друг, и от этого немного грустно.