Ну да не о том речь. Стало действительно тихо – так вот, наверное, было в мирной жизни. Мирная жизнь – что это? Какая она? Прекрасная? Или обыкновенная, простая жизнь, а весь этот теперешний кошмар – лишь сон… Но нет, это была такая военная обстановка, такая жизнь, похожая на кошмар. И стало вдруг всех жалко: и Телегина с его несдюжившим другом, и соседа, загородившего меня от взрыва гранаты, и сержанта с его неуемной жаждой выжить, и самого себя, так как по всему выходит, что завтра (то есть уже сегодня), может быть… И стало жаль даже всех тех, за полотном железной дороги, – какого черта они не сдались там, в городе-крепости Торунь? И им было бы сейчас хорошо – спали бы где-нибудь в помещениях, отведенных для военнопленных, и мы все были бы целы… А так вот, поди ж ты, все наоборот – нехорошо! А тут еще совсем непонятно – куда подевались остальные? Треть – ранены или легко задеты, но и вместе с ними всего десять человек! И больше никто не подходит. Неужели все… Раненые оставались с нами, да им, собственно, и некуда было уходить – кругом враг, и они вынуждены были разделить участь всех нас, уцелевших. Так казалось мне той ночью, однако приходившее утро принесло с собой некоторые загадки, которые я до сих пор так и не сумел разгадать.

Долгая ночь, отнявшая у нас понятия цены, жажды жизни, уходила нехотя, вдоволь желая насладиться тем, что ей так недурно удалось. Брезжущий рассвет, стесняясь, не спешил к страшным плодам своей предшественницы и сперва робко, издали обозначил только светлую бурость построек и груды серых шинелей вповалку во дворе и между амбарами. Должно быть, прошло страшно много времени?

– Слушай, скажи, пожалуйста, я что-то ничего не понимаю… это что же… все наши, что ли?

– А то чьи же… Конечно, они. Отдыхают!

– Когда же это их всех?

– Вот те раз – ночь целую месили, а ты – «когда же…» Артналеты те, да крупнокалиберные с насыпи приговорили здесь многих. Долго ли умеючи-то? Время было…

– Так среди них и раненые, должно быть, были?

– Конечно, были. Ты от Телегина заразился, что ли? Были… Все было. Их собрали и стащили в сарай, легко раненные сами ушли… Не знаю.

– Куда ж они ушли?

– Не сказали, говорю – не знаю и… отстань, бога ради!

– Да не сердись ты… эти-то все, что ли?

– Да! Как видишь…

Что с лейтенантом? Спросить же о нем как-то не осмеливался, боясь услышать страшное. Где он может быть? Совершенно не помню, каким путем опять оказался около Телегина. Он стоял на коленях у ног своего друга, бормотал что-то и пригоршнями греб к нему снег. Но у него это не получалось. Побыть с ним, помочь ему ни сил, ни желания в себе не нашел, хоть такая мысль и промелькнула. Несмотря на тишину и полученную передышку, покой беспричинно вдруг ушел, нервы сковали все внутри. Поговорить бы с кем-нибудь – и я вернулся на старое место.

Когда накануне, подбежав к лейтенанту у дальнего торца амбара, я доложил: «Я здесь», – не то он считал само собою разумеющимся, что «я здесь», не то просто забыл, что оставлял меня добинтовывать безгрудого, но посмотрел он на меня как на незнакомого, явно не понимая, чего я хочу, и сказал: «Ты и должен быть здесь, иди к тем, что между амбарами». Это было последним, что я слышал от лейтенанта.