Господи, господи… О каких вообще решениях может идти речь? Срочно собираться и уходить? Заявление на развод подавать? Объяснять Машке с Сашкой, что у них на стороне братец есть? Или самой – головой вниз с моста, и пусть муж плачет и запоздало раскаивается в своем предательстве? Ага, десять лет не раскаивался, а тут вдруг…

Так… Что же тогда делать-то? Странно, какая холодная пустота в голове, ни одной порядочной мысли нет, ни обиженной, ни горделивой. Наверное, не сформировались еще, не прорезались сквозь дикое изумление. Может, надо подождать немного, когда в голове прояснится? Но сколько ждать? Надо ведь и впрямь делать что-то, какие-то гордые женские поступки совершать. Что в таких случаях делают гордые и обиженные женщины – подсказал бы кто! Хотя бы – в первый момент…

Наверное, ревнивые истерики устраивают, потом с неврозом и нервным истощением в больницу попадают, а потом ничего, смиряются, дальше живут как ни в чем не бывало? Двадцать лет… Почти двадцать лет уверена была, что повода для ревности нет – расслабилась, посмешищем для всех стала. Купалась в неискренних словесах – ах, счастливый брак, прекрасная пара, оба – породистые коняшки! Ах, завистью захлебнуться можно! А за словесами – то ли усмешка, то ли жалость к ней, пребывающей в глупом неведении?

Хотя – ерунда это все, по большому счету. И про неведение, и про чужую усмешку. Главное – любовь жалко, свою любовь к Игорю, которая с годами набралась крепости, как хороший коньяк, и, как ей казалось, возрастного достоинства… Все-таки хрупкая штука – это достоинство. Ударь по нему чуть-чуть – рассыплется в прах, оставив лишь серый мышиный озноб. Почему он так долго не прекращается, этот озноб?

Сглотнула трудно, надрывая сухое горячее горло. Где-то в бардачке есть бутылка с водой, но нет сил руку протянуть и достать. Надо еще посидеть тихо, тихо, закрыв глаза и стиснув зубы, чтоб не звенели противной дрожью. Потом будут все решения, после первой ознобной боли.

От звука телефонного позывного вздрогнула страшно, и озноб ушел, сменившись нервной торопливостью рук. Выхватила мобильник из сумки, глянула на дисплей – Игорь. Вернее, «любимый» – так она его обозначила в списке контактов. Любимый, мать твою…

Сжала в руке телефон до боли, и вдруг – отпустило. Видимо, дрожь в силу ушла, ладонь онемела. А на смену пришло странное спокойствие – даже интересно стало, как она сможет с ним говорить.

– Ириш, ты где? Я приехал, а дома никого!

– Чего ты так рано? – спросила хрипло, утирая тыльной стороной ладони холодный влажный лоб.

А нормально ведь получилось говорить. Даже голос не подвел – сработал привычной интонацией!

– Да сам не понимаю. Как-то вдруг, знаешь, не по себе стало. Все бросил и поехал домой. Может, заболеваю?

– Я сейчас приеду.

– Давай, жду. Я думал, ты дома…

– Да, через двадцать минут буду.

Быстро нажала на кнопку отбоя, не в силах продолжать разговор. И то спасибо – не сорвалась. Значит, можно и не закатывать глупых истерик. Что они дадут? Ах, подлец, я тебя любила, всю жизнь отдала, а ты мне изменил? Еще и ребенка на стороне родил, подлец! Фу, как мерзко… И пошло. Потому что и правда – любила, всю жизнь семье отдала. Но в упреках звучит пошло! И обидно вдвойне… Нет, нам не упреки-истерики нужны, а решения, адекватные и спасительные. Какие точно – там видно будет. А сейчас – домой. И все остальное – как ни в чем не бывало. Да, пусть будет так, пока попранное достоинство не опомнилось, не разбушевалось.