– Что ж, буду ждать. Володя, мне надо идти, я, как освобожусь, зайду к вам еще.

– Я тоже буду ждать.

Ирина встала и вышла из палаты.

– Ну ты, старлей, даешь, – донеслось с соседней койки. – Не успел глаза открыть, как саму «Королеву» приворожил, то-то она чуть ли не каждый день к тебе заходит.

– Да нет. Мы просто с ней давно знакомы. Я тут в городе учился, да и сам местный.

– Ты не тушуйся. Мы все понимаем, а если ничего не было, так надо, чтобы было, – поддержал меня хриплый голос с другого края. – Она женщина умная и красивая. Не зря же ее «Королевой» называют, и заметь, не только из-за фамилии.

– Ты, парень, не обращай внимания на этих балаболов, – раздалось от окна. – Им бы только языком почесать. Тебя ведь Вовкой зовут?

– Да.

– Меня Иваном Тимофеевичем кличут. Старший политрук, я из 16-й армии Юго-Западного фронта. Тот, что ближе к тебе лежит, – твой тезка, капитан-танкист Александров Владимир Григорьевич, комбат из 10-й армии Центрального фронта, его под Калугой ранило. Второй – тоже танкист и твой тезка Гавриков Владимир Алексеевич, он с ожогами мается, по ночам порой спать не дает. Этот из-под Сухиничей. Мы здесь неделю как находимся. В один день, но в разное время привезли, да все равно в одной палате разместили. Из всех присутствующих пока только втроем говорить и даже слегка двигаться можем. С остальными тяжело. От них только вскрики и стоны слышим. Мы уж, грешным делом, думали, что и ты еще пару дней молчать будешь, а тут такая радость – еще один говорящий объявился. Вот Вовки и разболтались.

– Мы о тебе от Королевой да от особиста знаем. И что ты здесь учился, и что пограничник, и что вой-ну в Бресте начал, и что по немецким тылам бродил, и что тебя из Минска доставили. В плену был?

– Нет.

– Понятно, значит, партизанил.

Дальнейший разговор касался того, кто где с кем служил, где воевал и что видел и так далее и тому подобное. Обычный треп в больничной мужской палате. Шел он до самого вечера с небольшими перерывами на еду, прием лекарств и гигиену. Поздно вечером ко мне зашла Ирина. Она была так сильно уставшая, что мы даже и не поговорили. Узнав, как у меня дела, она ушла отсыпаться. С ее уходом жизнь в нашей палате уснула до утра.

Так у меня потянулись скучные дни госпитального страдания. Каждый день был похож на предыдущий. Завтрак, утренний туалет, до обеда перевязки, после обеда разговоры, чтение, встречи с представителями организаций и школьниками, пришедшими навестить раненых, ужин и сон. Наша палата оказалась «счастливой»: лежащий в ней народ постепенно приходил в себя и становился на ноги. Через три дня с моих ног, бедра и руки сняли бинты. Я был рад тому, что теперь мог сам передвигаться, а не кататься на носилках. И в туалет все-таки как-то привычнее самому ходить, а не когда тебе помогают. Да и бриться все же привык сам, а не когда моей шеи и лица касаются пусть и нежные, но все же женские пальцы с лезвием в станке.

С Козодаевым мы встречались несколько раз. Он сообщил, что в госпиталях на территории области сейчас проходит лечение почти полтысячи моих подчиненных. Большинство из них тяжелораненые и находились в Мичуринске и Знаменке. Честно говоря, я был поражен озвученной цифрой. В батальоне без прикомандированных и боевых групп Паршина и Козлова числилось вообще-то 860 человек. В декабре под Минск было переброшено чуть больше 600 человек. В боях мы, естественно, несли потери. Все они учитывались, как бы я ни был занят, но ежедневную сводку о расходе личного состава от подразделений получал и знал его наличие. Всех своих погибших мы старались вывозить в Заславль и там хоронить. Если такой возможности не было, то они хоронились на местечковых кладбищах с обязательным составлением схемы и указанием ориентиров, как искать. За два месяца боев мы потеряли около ста человек. В Заславль на кратковременный отдых и лечение мы старались по возможности отправлять и легкораненых. Война войной, но отдых людям нужен. Два-три дня в относительном комфорте и под наблюдением врача для восстановления бойца дело очень нужное. Хотя бы тем, что боец мог отоспаться. Все тяжелораненые самолетами отправлялись за линию фронта, и по моим данным, их количество не должно было превышать двух сотен человек. А тут такие показатели, что хоть стой, хоть падай! Получалось, что практически все мои бойцы получили тяжелые ранения и вывезены на Большую землю. Быть такого не могло! Тем более что часть бойцов батальона я отдал в качестве командного состава во вновь сформированные подразделения штрафников и бригады. Пополнения с Большой земли мы не получали. Сами можете представить мое волнение при таких известиях. Не могло быть у нас таких огромных потерь! Выходило, что кто-то собрал в одном месте личный состав батальона и принял меры к их уничтожению. Мне лично в это не верилось. Единственное, что приходило на ум, кто-то косит под моих бойцов или при составлении сведений произошла ошибка. О чем и сказал особисту. Тот обещал еще раз все уточнить. Дмитрий выполнил свое обещание. Через трое суток он дал более подробные сведения. Дополнительной проверкой было установлено, что моих батальонных было действительно около двухсот, точнее 241 человек. Остальные оказались бойцами из прикомандированных к нам истребительных батальонов. При регистрации ранбольных медсестры записывали последнее место службы, вот парни и называли номер моей части. Отсюда и путаница. У меня даже от сердца отлегло.