Отрекся, предал — называйте как хотите, суть от этого не изменится. Наверное, я так и прожил бы там всю жизнь, иногда вспоминая вас и, быть может, даже порой чувствуя за собой вину. Но этим летом мне пришлось поехать в город торговать. И там я очень быстро вспомнил, как живут люди, которым я когда-то хотел помочь. Все сложилось одно к одному — приезд в Озерск, увиденное мною там, оставшееся после торговли свободное время, попавшаяся на глаза вывеска виртуал-центра, несколько евро, которые я мог потратить по своему усмотрению… Сначала я посмотрел новости, и мне стало страшно.

Я читал о том, как меняется мир, и твердил про себя древнейшее оправдание — «а что я могу изменить?». А потом — всплывающая реклама, ссылка на сервис, где моя почта старая… логин-пароль как-то сами вспомнились. А там — письма. Много писем. Не знаю, что меня подтолкнуло, но я зашел в чат на старом сайте…

Поговорил с Аликом, договорились о встрече. Пока ехал в город — думал, много думал, сравнивал, решал, пытался понять, что должен делать — и снова струсил. Привел аргументы, доказал себе, что должен остаться в деревне. Что я там нужнее. А на самом деле я просто боялся лишиться той жизни, к которой так привык, боялся ответственности, долга… надежд, которые не мог оправдать. Но больше всего я боялся потерять стабильность и покой.

Я не знаю, кто из вас в курсе нашей встречи с Аликом, наверное, все, но я все же расскажу. Потом уже не смогу. В тот момент, когда я увидел его, я чуть было не решился бросить все и вернуться. А потом Алик начал рассказывать об ордене — и я, черт, черт, я опять струсил! Отказался. Уехал. И больше не мог спать спокойно.

Мне было… стыдно? Нет, не так. Я чувствовал себя предателем, я не мог смотреть в глаза тем, кто меня окружал, я стыдился собственного отражения в зеркале, я не мог спокойно взглянуть на небо. Я чувствовал себя тем, кем и являлся — предателем, эгоистом, подлецом, последним выродком, куда более мерзким, чем даже тот парень, который на моих глазах избивал женщину за то, что она посмела сделать ему замечание, избивал ради развлечения. Он вырос в среде, в которой почти невозможно стать человеком, а я предал все и всех по собственной воле. И… я не выдержал. Я вернулся.

Я не знаю, можете ли вы меня простить, сможете ли снова мне поверить, дать мне второй шанс. Вы имеете полное право отвернуться от меня, плюнуть мне в лицо — я предал вас и все то, во что мы вместе верили. Но я… Я прошу у вас всех прощения. У всех вместе и у каждого по отдельности. Я ни на что не надеюсь, я просто прошу — простите меня, если можете.

Мелкий дождь, начавшийся на середине монолога Стаса, смывал не замечаемые им слезы со щек, но не мог помочь заново научиться дышать. Ветер ласково шевелил еще не полностью промокшие волосы, но не мог заставить заново биться остановившееся, казалось, сердце. Не решаясь поднять взгляда, не решаясь прочитать заслуженный приговор, юноша опустился на колени. Он уже не помнил, зачем все это говорил — чувство вины жгло его душу, ненависть и презрение к самому себе достигли того уровня, когда почти не имеет значение, простят ли тебя те, кому ты причинил зло, потому что сам себя ты простить уже не можешь.