— Вам не нужно ничего подтверждать, чтобы требовать от меня ответа, — негромко, но отчетливо проговорил Стас. — Вы просто имеете на это право, безотносительно всего. Я готов ответить…

Невысказанное «за все» повисло в воздухе, но почувствовали это только Алик и Гранд.

— Ты бежал из корпорации в апреле две тысячи семьдесят третьего года. Сейчас — сентябрь две тысячи семьдесят пятого. Мы хотим знать, где ты был почти два с половиной года, почему не давал о себе знать — даже не сообщил, что ты жив и свободен! — и почему вернулся теперь, — отчеканил Галль.

Краска полностью покинула его лицо, он был бледен, а пальцы едва заметно дрожали — но, тем не менее, он договорил до конца. Стас вновь глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул.

— Вы позволите мне начать с самого начала? — спросил он, дождался кивка побледневшего, казалось, еще сильнее Виктора, и продолжил: — Человек, который помог мне бежать, дал мне больше, чем просто освобождение от четырех стен, кнута и электроошейника. Просто окажись я на свободе — я не ушел бы далеко. Меня нашли бы по чипу, или арестовали при первой же проверке документов, считав сетчатку глаза. Этот человек сделал так, что мои данные были полностью удалены со всех серверов как корпорации, так и страны. Мне нужно было лишь отлежаться несколько месяцев где-нибудь в безопасном месте, желательно — как можно дальше от цивилизации, где никого не удивило бы отсутствие чипа и каких-либо документов. За несколько дней — часть пути я проехал на попутных машинах, часть прошел пешком — мне удалось добраться до Ростова. В последней машине мне повезло — я узнал от водителя о существовании вольных деревень. Их жители обходятся без чипов, и им это разрешено законом. Они живут натуральным хозяйством, почти ничего не покупая в городе. К ним может придти любой, нуждающийся в помощи и укрытии — и если он готов работать наравне со всеми, ему позволят остаться. Это был идеальный для меня вариант. Водитель подсказал мне примерное расположение одной из таких деревень. Честно скажу, добрался я до нее буквально чудом, подхватил по дороге воспаление легких, меня едва вытащили — но вытащили. Я объяснил свою ситуацию старшему деревни — мне позволили остаться. Дали комнату в одном из домов, одежду взамен тех лохмотьев, в которые превратилась моя. Вылечили, научили жить в деревне, пахать, сеять, жать, ухаживать за скотиной и птицей, плотничать… много чему научили. И каждый день, проведенный мною в этой деревне, я не уставал поражаться людям, окружавшим меня. В них не было озлобленности, не было моральной усталости, никто не был вынужден идти на сделку с собственной совестью ради выживания, никто не отказывал в помощи другому, никто не боялся попросить помощи, нуждаясь в ней. Вся деревня жила, как одна большая и дружная семья. И в какой-то момент мне даже показалось, что я нашел орден. К сожалению, вскоре я понял, что ошибся. Они были очень хорошие, добрые, достойные уважения люди — но никто из них не стремился к большему. Они довольствовались тем, что есть еда и кров, общие праздники, близкие люди рядом, и не хотели ничего, кроме этого.