— Не трус, а тетенька не велели ему сюда ходить. Он приказ тетеньки сполняет.

— Это або, — замечает Вася. — А может, ему хочется ослушаться?

— Тогда, значит, на конюшню, — говорит Ниловна.

— Ну, и або.

—  А это что за слово такое?

— Это значит — нехорошо.

— Ну, — говорит Ниловна, — по-твоему, может, и нехорошо, а по-моему — хорошо, потому установлено от бога: раб да слушается господина своего.

Пообедав последний раз в постели, Вася от нечего делать уснул.

И снился ему легкий, как облако, корабль с белыми парусами. И снился ему океан, по которому ходили неторопливые, мерно возникавшие и мерно же исчезавшие волны, и весь безбрежный простор его тихо колыхался, как на цепях.

Сон этот был так реален, что когда Вася просыпался, то и в полусне еще чувствовал это мерное и торжественное колыхание.

Отъезд в Москву был назначен на 15 июня.

В эти последние дни пребывания в Гульёнках Васе была предоставлена тетушкой полная свобода.

Потому ли это произошло, что она решила дать мальчугану проститься со всем тем, что окружало его с детства и было знакомо и дорого, или просто махнула на него рукой, но только с утра до вечера он мог пропадать, где ему вздумается.

И самое удивительное, что Тишка с молчаливого разрешения тетушки по-прежнему сопровождал его.

За это время Вася успел побывать всюду и прежде всего на пруду.

Опрокинутый дощаник, виновник столь бурных событий в жизни Васи, находился на прежнем месте. Но теперь по днищу его проворно бегала, что-то поклевывая, синяя трясогузка.

Сняв одежду, ребята проворно поплыли к дощанику. Трясогузка тотчас же с тревожным писком вспорхнула, а ребята, взобравшись на дощаник, начали танцевать на нем, выхлюпывая воду из-под его днища. И звонкие голоса их невозбранно будили тишину старого парка.

— Тебя не тошнит, когда ты качаешься на качелях? — спрашивает вдруг Вася у Тишки.

— Не, — отвечает Тишка, — хоть как хочешь качай.

— Ну, значит, ты морской болезнью не заболеешь. Это хорошо. Поплывем!

На этот раз уж навсегда оставив свой славный корабль «Телемах», Вася плывет назад к берегу. И тотчас же на днище покинутого дощаника снова садится вертлявая трясогузка и бегает по мокрым доскам, что-то разыскивая.

Через полчаса Вася с Тишкой уже слоняются по рабочему двору, обстроенному конюшнями, амбарами и жилыми избами. Посредине двора колодезь с долбленой колодой, наполненной свежей водой, а вокруг него огромная лужа, в которой нежится пестрая свинья с поросятами.

У стены конюшни, в тени, стоит четверик добрых, степенных коней, привязанных к кольцам.

На этих лошадях Вася не раз ребенком ездил с покойной матерью на ярмарку в Пронск.

И эта же четверка завтра повезет Васю в Москву.

Агафон с конюхом чистят лошадей и мажут им копыта дегтем. У одной лошади верхняя губа почему-то перетянута мочалкой. Лошадь стоит, не шевелясь, даже не машет хвостом, только напряженно двигает одним ухом.

— Агафон, — обращается Вася к кучеру, — зачем ты перевязал Орлику губу?

— А чтобы спокойней стоял, — отвечает тот. — Не дается чиститься, больно щекотливый.