Шум, гам, детский хохот, душераздирающий крик ослика, собачий лай, гоготанье гусей — все это сливается в какой-то звуковой шар, который долго катится по деревенской улице.

— Прощайте, Гульёнки!

Вот и дубовая роща — красивейшее место из всех гульёнковских окрестностей. В глубине ее дубы стройны и прямы, как свечи, а на опушке — развесистые кряжистые великаны, мощные ветви которых широко распростерты над землей.

У корней их мягкая трава всех оттенков вперемежку с лиловыми колокольчиками, белой ромашкой, ярко-красными гвоздиками, лилово-красным кипреем, который так любят пчелы.

Здесь сухо, тепло и душисто. И кажется Васе, что здесь никогда не бывает туманов и холода.

Через всю рощу куда-то бесшумно пробирается тихая речушка Дубовка. Вода в ней так прозрачна, что видно, как ходит рыба, поблескивая чешуей, неуклюже ползают по дну жирные раки, куда-то деловито плывет на глубине водяная крыса, распустив длинный хвост и огребаясь когтистыми лапками.

Вася любил бродить здесь по высокой душистой траве, щекочущей лицо. Здесь великое множество бабочек различной величины и окраски, жучков, мушек. Вся эта крылатая братия, пригретая жарким июньским солнцем, сновала под его лучами, жужжала, гудела, копошилась в цветочных венчиках, перелетала с былинки на былинку, сверкая на солнце зеленым золотом своих надкрылий.

В вершинах дубов мелодично перекликались желтые иволги, а над самой травой, касаясь ее крылом, носились с веселым щебетаньем ласточки.

Вася любил эту прекрасную дубраву больше всего на свете. Он мог часами лежать здесь в густой траве, наблюдая за полетом облюбовавших это место ястребов, которые парили в воздухе на распростертых крыльях. Кажется, и сами птицы находили удовольствие в этом высоком спокойном полете, — некоторые из них постепенно поднимались кругами до проплывавших по небу облаков и скрывались в их серебре.

Теперь к этой радости прибавилась и грусть расставания.

Вася прощался с дубовой рощей, с небом, с облаками, с птицами, с тихой, прозрачной Дубовкой, в которой Тишка давно уже мерз, разыскивая раков.

И Вася даже не был огорчен тем обстоятельством, что ослик, предоставленный самому себе, ушел с тележкой в усадьбу.

«Не все ли теперь равно, — думал Вася: — ехать или итти пешком?» Ведь больше никогда всего этого он не увидит.

Казалось странным, что еще вчера он готов был так легко покинуть все это, столь знакомое и милое сердцу. И в то же время он понимал, что это нужно, что иначе и быть не может, что он должен это сделать.

Впервые, пока еще смутно, Вася почувствовал, что, кроме птиц в небе, кроме дубовой рощи, облаков, травы и тихой речки Дубовки, — кроме всей этой радости, каждого в жизни ждут труды и обязанности.

— Васенька, вставай! Вставай, Васенька! — твердит в самое ухо нянька Ниловна и тихонько трясет его за плечо.

Вася просыпается и садится на постели. В раскрытое окно льется бодрящая свежесть раннего утра.

Солнечные лучи еще не заглядывают в комнату, но голубизна неба уже сверкает в широком квадрате окна.

— Вставай, Васенька, пора собираться в дорогу, — твердит нянька. — Вставай! Тишка тебя давно уже дожидает. И сюртук ему тетенька велели возвратить.