— В реляции Апраксина почти ничего не сказано о заслугах его генералов, — заметила Елизавета Петровна, обращаясь к Панину с покровительственной улыбкой. — В нашем обществе находится родительница графа Румянцева. Графине и нам интересно услышать, как вел себя в сражении сей генерал.

На какую-то минуту Панин пришел в замешательство. Ему было что рассказать о Румянцеве. Если откровенно, Румянцев был главным героем сражения. Он да генерал Лопухин. Но, рассказав правду, курьер мог бы этим подвести фельдмаршала, благодетеля своего…

Подавляя в себе смущение, Панин отвечал, что при сем сражении все подданные ее величества, в том числе и генерал Румянцев, каждый по своему званию, так себя вели, как должность того требовала…

Из Царского Села Панин возвращался вместе с Бестужевым-Рюминым. Канцлер был задумчив.

— Вы намерены ехать домой? — спросил он.

— Да, я еще не видел своей семьи, — как бы оправдываясь, ответил Панин.

Глядя в окошечко кареты, канцлер сказал:

— В армию можете не спешить. Отдохните немного. Я скажу, когда ехать. Кстати, — добавил он, — в Летнем дворце сегодня куртаг. Советую непременно быть, вместе с женой, разумеется. На куртаге будет великая княгиня[14].

— Постараюсь воспользоваться вашим советом, — ответил Панин и подумал: «На куртаге будет великая княгиня. Что граф хотел этим сказать?».

Он ждал, что канцлер пояснит свою мысль, но тот не был склонен к продолжению разговора. Откинувшись на спинку сиденья, канцлер закрыл глаза, давая понять, что желает отдохнуть. До самого дома он не произнес больше ни слова.

Граф Панин задержался в Петербурге значительно дольше, чем предполагал. Причиной тому была неожиданная болезнь императрицы.

Панин еще от Апраксина слышал, что государыня страдает припадками. Правда, бывали они редко и проходили бесследно. На сей раз, однако, судьба была к ней неумолима.

Это случилось 8 сентября, в день Рождества Богородицы. Елизавета Петровна, не пропускавшая богослужений, направилась из царскосельского дворца в местную приходскую церковь на обедню. Все утро чувствовала себя хорошо, но, едва началась обедня, ей стало дурно. Она вышла из церкви, повернула за угол и упала без чувств. Из свиты никого рядом не оказалось. Богомольцы, пришедшие на праздник из окрестных деревень, со страхом смотрели на распростертое тело государыни, не решаясь подойти близко.

Наконец из дворца прибежали придворные дамы, два лекаря. Больной пустили кровь, но это не привело ее в чувство. Почти два часа лежала она в беспамятстве. Потом ее взяли на руки и понесли во дворец.

Обо всем этом Панин узнал от канцлера, к которому шел сообщить о своем намерении вернуться в армию. Канцлер просил его повременить с отъездом и рекомендовал нанести визит великой княгине, у которой могли быть письма и поручения для Апраксина.

— Зайдите ко мне послезавтра, и тогда мы окончательно решим, когда вам лучше ехать, — сказал канцлер на прощание.

Выходя из кабинета, Панин увидел в приемной молодого человека приятной наружности, в котором легко угадывался чужестранный вельможа. Незнакомец поприветствовал русского генерала изысканным полупоклоном и с достоинством европейского короля проследовал в кабинет канцлера.