На шум вышла сама графиня. Увидев супруга, кинулась навстречу:

— С возвращением, батюшка!

Румянцев ткнулся губами в ее пухлую щеку и прошел в горницу.

— Дети дома?

— Николай с Сергеем в Петербурге, а Миша остался с офицерами в Коломенском, где государыня остановилась. Должно быть, еще веселятся. Тебя ждали. Народу съехалось — глазом не охватишь, — торопилась все выложить графиня, — весь Петербург приехал, все генералы, все сенаторы.

— И братец твой тоже?

— Князь Александр Михайлович в Петербурге за главного оставлен.

Вошел с сундучком адъютант фельдмаршала, ехавший с ним в одной коляске, и графиня, оживившись, снова стала рассказывать о торжествах — какие собрались знаменитости, какие потехи, увеселения представлялись сегодня и какие ожидаются завтра. Слушая, адъютант улыбался во весь рот, по всему, от мысли об ожидавших его удовольствиях. Румянцев молча хмурился. Он не испытывал радости от почестей, дождем посыпавшихся на него. Война, доведенная им до победного конца, открыла ему что-то такое, чему нельзя было радоваться, что наполняло душу смутной тревогой. Доктор, которому он по пути в Москву чистосердечно открылся, сказал, что это у него от усталости. Но усталость ли только была сему причиной?..

— Не прикажешь ли подать ужин, батюшка? — прервала его мысли супруга.

— Благодарствую. Лучше распорядись приготовить постель. Я хочу спать.

— Сейчас, батюшка, сейчас…

Засуетившись, графиня стала подыматься на второй этаж. Глядя на ее раздавшуюся спину, на растолстевшие ноги, Румянцев подумал: «Как же она постарела! Впрочем, я тоже уже не молодой».

Он сказал адъютанту, чтобы ужинал один, и медленно, превозмогая усталость, последовал за супругой.

Прошел год после торжеств по случаю мира, но разговоры об этом событии не затихали. В княжеских и графских салонах с удовольствием вспоминали, каким весельем были озарены те дни. Вспоминали, как на маскараде, устроенном на другой день после приезда Румянцева, императрица, одевшись в мужской костюм, заинтриговывала хорошеньких женщин, изысканно ухаживая за ними. Ухаживания за одной красавицей зашли так далеко, что та в порыве увлечения не удержалась и сорвала с нее маску. Чувствительной красавице пришлось сделать внушение за нарушение условий, предписываемых маскарадом.

О самом виновнике торжеств — Румянцеве — говорили пожимая плечами. Дивились его мрачности. Угрюм, неулыбчив. С чего бы это? Вроде бы все человеку дали, слава выше головы, а ему все, кажись, мало…

Ох уж эти светские салоны! Чего только в них не услышишь!

Уставший от войны, Румянцев мечтал о целебных водах. Однако государыня дала понять, что ей нужны его советы, и из Москвы он поехал в Петербург. Бог с ними, с этими водами, никуда они не уйдут. Он чувствовал в себе еще достаточно сил и был готов принять участие в решении важных государственных проблем, связанных с упрочением мира. Но получилось так, что в Петербурге он оказался за кругом лиц, делавших «большую политику». Мир «упрочали» без него.

Правда, государыня была к нему по-прежнему милостива, внимательна. Для проживания в столице предоставила ему роскошный дом, содержавшийся за счет казны, хотя его супруга и снимала здесь отдельный дом и он мог жить с нею под одной крышей. Оказывая такую милость, государыня, видимо, исходила из того, что графу будет покойнее жить отдельно от графини, ходили слухи, будто она совсем ему опостылела.