Поступок графа Алексея вызывал осуждение. Не потому, что пленил княжну-самозванку. Нет, сию девицу надо было захватить непременно, Только не таким способом, каким воспользовался граф. Нельзя было играть на чувствах любви. Именно за это его осуждали, и осуждали крепко. Кто-то даже сочинил на него эпиграмму:

На торжества граф Алексей явился вместе со старшим братом Григорием. В последнее время тот много пил. Пил от обиды, пил от тоски. Он был одинок, у него не было семьи. Многолетняя связь с императрицей изуродовала ему жизнь. Он положил к ее ногам все, что имел. А что получил? Деньги, и только. Он не получил главного — счастья.

У графа Алексея тоже не было семьи, и он тоже считал себя несчастливым. Он признался в этом брату во время встречи после возвращения из Италии. В тот день они пили до поздней ночи. Пили и плакали. Оба жаловались на свою судьбу — Григорий говорил о кознях своих врагов и несправедливости императрицы, Алексей рассказывал о княжне-самозванке: какая она красивая, умная, о том, что он и в самом деле полюбил ее крепкой любовью, но не смог поставить любовь выше долга перед государыней…

На торжествах братья держались особняком. Со смешанным чувством зависти и негодования смотрели они на Потемкина, подвизавшегося возле императрицы, — самодовольного, надменного, нагловатого… Императрица то и дело с улыбкой взглядывала на него и, казалось, никого более не замечала. Когда-то вот так же она взглядывала на него, Григория. Тогда он был ей нужен — нужен, чтобы овладеть троном, чтобы закрепиться на сем троне… Теперь все это позади. Она жаждала славы великой монархини, и путь к такой славе ей расчищали уже не они, Орловы. Другие времена — другие люди.

10 июля в Коломенское, где остановилась Екатерина, прискакал граф Семен Воронцов, посылавшийся навстречу Румянцеву:

— О, ваше величество, — склонился он перед государыней, окруженной толпой придворных. — Фельдмаршал умоляет отменить церемонию въезда в Москву на колеснице и не устраивать в его честь никаких торжеств.

Рассмеявшись, Екатерина сказала Потемкину:

— Узнаю Николая-угодника!

И тут же, сохраняя веселость, обратилась к графу Воронцову:

— Скачите обратно и скажите графу, что мы не турки и уломать нас ему не удастся. Торжества не отменяются. Да предупредите, чтобы поторопился, иначе опоздает на обед.

Румянцев опоздал не только на обед, но и на ужин. В Москву он въехал глубокой ночью, когда его уже не ждали. Десять лет не был он в Москве — с того момента, когда выехал на должность президента Малороссийской коллегии. Десять лет!.. Много событий миновало с тех пор. Не раз пылала Москва в пожарах, черной смертью пробушевала в ней дума, и, несмотря ни на что, она почти не изменилась! Крепко же стоит первопрестольный град!

Когда Румянцев подъехал к своему дому, в некоторых окнах еще горел свет, во дворе тявкала собака. Слуги, услышав шум подъехавшей коляски и догадавшись, кто мог пожаловать в такой поздний час, открыли ворота. Собака перестала лаять, зато поднялся переполох — началась беготня, двор огласился мужскими и женскими голосами.