— Ка-атя-а-а! — Никита тянул к ней руки, чувствуя, как лопается кожа на пальцах. И наконец не выдержал жара, зарылся в пожухшую траву, задыхаясь и кашляя.
Выросшая над полем огромная фигура склонилась над Катей, качнув пламенеющим куколем, и сомкнулась вокруг нее кольцом белого огня.
Редкие облака ползли по тускло-голубому, обыкновенному небу. С реки тянуло прохладой. Лягушки орали самозабвенно. В ракитнике копошились воробьи. Найда остервенело чесала за ухом.
Очнувшиеся от тяжелого полуденного сна дачники охали, щупали неизвестно откуда взявшиеся волдыри. Кто-то сидел на земле среди разбросанных рюкзаков и баулов, ошалело глядя по сторонам, а кого-то вовсе пришлось поднимать на ноги общими усилиями. Зинаиду Ивановну еле вытащили из канавки, она все заваливалась на спину, как тяжелый жук-бронзовик, кряхтя и беспокойно спрашивая:
— А где Тамара Яковлевна? Тамару Яковлевну не видели?
К Никите подошел Андрей, молча протянул руку, предлагая помочь, но вставать не хотелось. Никита перевернулся на спину и уставился на перистый след самолета, неторопливо пересекавшего небо. Самолет тихонько гудел, и этот гул тянул за собой остальные звуки из нормального мира. Вдалеке просигналил автомобиль. В коттеджном поселке завывала газонокосилка.
Клавдия Ильинична выпрямилась, держась за левый бок, и вдруг вскрикнула:
— Смотрите, человек!
У изгиба Сушки, под ивой, сидел с удочкой мужик в красной спортивной куртке.
— Э-эй!.. Послуш… товар… человек!!! — замахала руками председательша.
Рыбак коротким точным движением перезабросил удочку и снова замер. Спотыкаясь и хватаясь друг за друга, вьюрковцы побрели к нему. Никита лежал в траве. Ни о чем думать не хотелось, да и, кажется, незачем было. Обволакивающее забвение, пришедшее вместе с долгожданной прохладой, постепенно стирало мягким ластиком из памяти дачников белый огонь и черных зверей, изломанного Петухова и растерзанного Кожебаткина, тех, кто зовет с реки, и того, кто ходит в лесу, и всех, кто остался там.
И никто не обернулся, не увидел, как призрачной цветной дымкой, еще сохранившей очертания крыш и заборов, тает за их спинами садовое товарищество «Вьюрки».
Эпилог
Борька злился на деда. Листья запылиться не успели — ну какие сейчас грибы, рано еще. А дед заладил: «колосовики» пошли, у железнодорожной станции белые продавали. Борька в интернете форум таких же чокнутых грибников нашел, зачитывал деду сводки по области: нет еще грибов. Но он же в интернет не верит. Кепку надел, сапоги резиновые, в одну руку — корзину, в другую — Борьку. Все «планшеты» отобрал, вместо них выдал компас с треснувшей крышкой и повез за грибами, а на самом деле — как обычно, воспитывать. Потому что дед не только в интернет не верит, но и в Борьку тоже. Ничего он, мол, не умеет, ничего не знает, жизни не нюхал. Какой такой жизни сам дед нанюхался, если даже по скайпу без Борькиной помощи позвонить не может? Дремучий совсем, одно слово — леший.
Потому Борька от него и убрел потихонечку, притворяясь, что окликов не слышит. Дорогу обратно найти легко, от тропинки он далеко не отходил, а без деда всяко лучше. Не бухтит никто рядом, не тыкает палкой по сторонам: а это что, а там какое дерево?