— Она их не уведет, она сожжет! — Катя вылетела за калитку.

Никита бросился следом, хотя сразу понял, что ничего уже не сделаешь. Ему стало вдруг до боли жаль те Вьюрки, в которых они не будут жить вдвоем, с новыми «соседями», и Катю тоже стало непоправимо жаль.

— Да сдались они тебе! — в отчаянии крикнул он.

— Дурак ты, Павлов! — донеслось из-за поворота.

Он уперся руками в колени, пытаясь перевести дух, подумал с досадой, пусть бежит куда хочет, а он сейчас пойдет и завалится спать, наконец-то его оставят в покое… и замер, пораженный мыслью, что не нужен ему покой.

Катя не успела притормозить перед воротами и неуклюже врезалась в них боком. Звук удара прокатился над поселком. Она толкнула створку, больше всего на свете боясь увидеть пустое поле — вдруг опоздала, или поспешила, или сон был просто сном… Толпа дачников успела отойти от ворот всего метров на пятьдесят. Дикая радость — та, которая сносит все барьеры, отключает все инстинкты, — подхватила Катю и понесла к ним.

— Стойте!

Никто не оборачивался. Катя догнала толпу, полезла вперед, расталкивая локтями еще невредимые, живые тела. Сейчас она любила их всех: глупых, скандальных, вечных нарушителей ее дачного покоя — всех.

Впереди замаячила спина Натальи Аксеновой. Катя подбежала к ней и выплеснула с размаху прямо на эту спину и на белую голову все содержимое красной бутылки. Это была жидкость для розжига, которую Никите не удалось запихнуть в рюкзак. Наталья медленно обернулась, скользнула по ней равнодушным взглядом сияющих глаз. Со лба у нее капало.

Катя зашарила по карманам, дико испугалась, что выронила по дороге… и наконец вытащила зажигалку. Щелкнула колесиком, поднесла огонек к намокшей футболке Натальи и крикнула:

— Огонь огнем гашу!

Знала она былички вроде той, что ей Серафима во сне рассказала, знала, что за советы знахарки дают: вырвать у «соседа»-обманщика признание, что закон-то нарушен. У них же все по правилам, по зарокам, как заведено раз и на веки вечные, не могут они смолчать, если видят то, чему быть не положено. Тогда и можно их на слове поймать, а слово для них — самое главное.

Спокойная улыбка сбежала с Натальиного лица. Катя поднесла зажигалку ближе и повторила с расстановкой:

— Огонь огнем гашу.

— Кто же… — загудел Полудницын голос в Катиной голове, — огнем… гасит?

Ворота снова распахнулись, и на поле, задыхаясь, выбежал Никита. Катя поспешно выкрикнула:

— А кто долг назначает, а не забирает? Ваш оброк, наш зарок. Забирай — да проваливай!

— Догадалась!!! — Огненный рев отдался жгучей болью в висках и затылке.

Лицо Натальи скомкалось, а потом стало вылепливаться заново. Растеклись огненными лужицами глаза, нос провалился, губы вытянулись трещиной от уха до уха. Наталья начала расти, превращаясь в столб слепящего света.

Белый огонь растекся по жилам и рванул наружу. Но это было не больно и не страшно, наоборот, будто солнце вспыхнуло в груди, озарив оба мира сразу, и людской, и тот, соседний. И Катя наконец поняла Полудницу, бабу огненную. И поняла, что иначе было нельзя.

Она раскинула руки, и белая вспышка полыхнула над полем. Катю охватило белесое пламя. Она как будто обесцвечивалась, сама становилась похожа на Наталью-Полудницу — побелели волосы, глаза затеплились ровным огнем.