— Вы хотите сказать, что Жоржик утопил Красицкую точно таким способом? — Каширин прищурился и замер, ожидая услышать ответ.

— Да. Это мог сделать только он. Никого другого, кроме, естественно, мужа, Красицкая в ванную комнату к себе бы не впустила.

— Теперь я понимаю, — задумчиво выговорил Антон Филаретович. — Непорецкий попросил кого-то снять сто сорок пятый номер, затем сам снял сто сорок шестой. Дождавшись, пока любовница зайдет в ванну, он постучал в сто сорок пятый. Баронесса выскочила, открыла ему дверь и вернулась обратно. Жоржик вошел, сел на край ванны и, когда та расслабилась, резко дернул ее за ноги. Продолжая удерживать, он дождался, пока та захлебнется. Потом, вероятно, вытер пол и, захлопнув английский замок, вышел. Тряпку унес с собой. Вот потому-то никто мокрых следов и не заметил.

— Вы правы.

— Меня одно смущает: этот жулик вряд ли читает немецкие газеты. Получается, кто-то его надоумил?

— Безусловно. И сделать это мог человек, который еще в прошлом году находился в Германии. Смотрите, вот копия декабрьского номера «Берлинер Фольксцайтунг». Я только что получил бандеролью гектографическую копию газеты из библиотеки МИДа. — Статский советник протянул распечатанный конверт. — Читайте, на третьей странице, тут черным, как говорится, по белому…

— Не извольте беспокоиться, Клим Пантелеевич, — прищурился Каширин. — Я и так вам положительно верю. Но газетку возьму. В полицейском управлении, думаю, толмач отыщется, переведет с германского-с. Я, если помните наш круиз на «Королеве Ольге», большей частью по-аглицки говорю… Да и то единственно благодаря Ефиму Андреевичу, который тогда мне в дорогу вместо заграничных суточных дочкин словарик всучил. «Читай, — говорит, Антон Филаретович, — иностранные словеса, учись, в жизни пригодится…» — Он повел шеей, будто ему давил воротничок, потом пожевал губами и добавил: — Семь годков прошло, а как вчера было-с.

— Продолжая свою мысль, замечу, — вернул полицейского к теме Ардашев, — что о наличии помощника или наставника у Непорецкого говорит и факт снятия неизвестным, неким Ветровым, сто сорок пятого номера в «Люнивере». Я уверен, что речь идет об одном и том же человеке, который в любой момент может устранить Жоржика, как только сочтет это нужным. Ведь жулик-фальшивомонетчик — единственная ниточка, ведущая к этому господину, свободно владеющему немецким языком.

— Сдается мне, я понял, куда вы клоните, — тяжело вздохнул Каширин. — Если это так, то все почести достанутся не нам, а совсем другому ведомству. Полиция шпионством не занимается.

— Не беспокойтесь, Антон Филаретович, к упомянутой вами инстанции некоторое отношение имею и я. Так что всегда сумею замолвить о вас доброе словечко.

— Спасибо… спасибо, Клим Пантелеевич. Премного буду благодарен… Только вот одного я понять не могу. Если все происходит так, как вы говорите, и фальшивые ассигнации — дело рук Германии, то как такое может быть? Это же позор для воюющей страны!

— Вы так считаете? Однако сам Наполеон Бонапарт не гнушался этого промысла. Еще за два года до начала войны с Россией на одной из вилл Монружа, южного пригорода Парижа, была устроена фабрика по производству фальшивых российских денег, которая позже была перевезена сначала в Варшаву, а затем и в захваченную Москву. Французы изготавливали русские двадцатипяти- и пятидесятирублевые ассигнации. Качество их было превосходное. Ни бумага, ни краска ничем не отличались от тех, что использовались в настоящих банкнотах. Крупные партии подделок свободно гуляли по России. Но один бдительный и въедливый чиновник монетного двора обнаружил, что на большинстве экземпляров было допущено несколько ошибок: использовались слова «госуларственная» вместо «государственная» и «холячей» вместо «ходячей». Когда по этому признаку изъяли все фальшивки, то их набралось аж на целых семьдесят миллионов рублей. Представляете, какой был размах у императора! По тем временам это была умопомрачительная сумма. Самая первая фабрика по изготовлению фальшивых денег, перевезенная из Монрунжа и затем Варшавы, сгорела при бегстве французов из Москвы. Однако бытует мнение, что была еще одна — в Вильно. Кстати, сам Бонапарт пытался скрыть сей недостойный Франции промысел и был страшно огорчен, когда узнал, что при отступлении офицеры, ответственные за уничтожение склада фальшивых денег в Вильно, не выполнили приказ, а поделили поддельную наличность между собой и пустили в оборот. Вот так-то! А вы говорите, позор для воюющей страны.