Сотник Степан Алексеев прислушался еще раз – действительно, пальба уже не разносилась по степи, не звучало рявканье османских пушек. А это говорило только об одном – казачий городок, гораздо хуже укрепленный, чем слобода и с менее многочисленным гарнизоном, отбивался долго, но все же взят янычарами. В участи реестровых запорожцев можно было не сомневаться – во вражеский плен они никогда не сдавались, впрочем, турки их никогда и не брали.

– Однажды наступит рассвет и мы все купно изопьем последнюю чашу, пан сотник…

– Ты себя преждевременно не хорони, хорунжий! Мы третью седмицу бьемся, и что? Взяли они нас, Павло?!

– Нет, батька, кровью только умылись, запах мертвечины кругом стоит не перебиваемый.

– Вот то-то и оно! А теперь спи, летняя ночь короткая, я хоть пару часов вздремнул, а ты которую ночь глаз почти не смыкаешь.

– И то ладно, пан сотник, хоть очи сомкну…

Молодой парень даже не договорил, как тут же уснул, с приоткрытым ртом. А двадцатисемилетний сотник раскурил сигару, благо их запас был изрядный – тютюн сильно перебивал трупный запах, что буквально обволакивал земляные валы крепости. И запас сигар имелся изрядный – с легкой руки государя Юрия Львовича такие скрутки из табачных листьев разошлись по всем его землям, хотя многие служивые этим не баловались. Впрочем, как и он сам до прошлого года, а там пришлось как-то закурить, и потихоньку попривык к запаху зелья.

И сейчас, попыхивая сигарой, он вспоминал свою прежнюю жизнь, которая раздробилась на три неравных части. Обычный посадский мальчишка, сын бондаря, и сам стал бондарем, пусть подмастерьем – и рухнула прежняя жизнь в одночасье, под кривой саблей татарина, в дыму пожарища родного посада, на улочках которого лежали окровавленные трупы, в которых он признал отца с матерью.

С арканом на шее поволокли его по степи скорбным путем. По которому до него брели многие десятки, если не сотни тысяч несчастных русских, кого за два века увели в крымскую неволю вышедшие из степи «людоловы». И трудился он на богатого татарина в Гезлеве, причем бондарем – бочки ведь и в Крыму нужны.

Четыре тягостных года запечатлелись многочисленными шрамами и рубцами от татарских плетей – к невольникам, что не желали менять веру, относились хуже, чем к шелудивым собакам – тех, по крайней мере, не убивали и не истязали.

И мечтал он все четыре года превратить хозяина в мычащий кусок мяса – и как водится, если чего-то сильно желаешь, то это сбывается. Нагрянул дикий ужас всех «людоловов» – «урус-шайтан», кошевой атаман Иван Сирко с запорожскими казаками. Хозяин сбежать не успел, и был буквально растерзан на куски, причем Степан первым нанес удар кривым бондарским ножом. А заодно прирезал и его сына с женою – за все «хорошее», что творил этот убийца, насильник и истязатель.

А потом был поход по степи к Перекопу – и он стал стрельцом, получив османский мушкет, тяжелый и с кривым прикладом. Учил его стрелять из него сам Юрий Львович, про которого уже тогда шептались, что он княжеского рода, да и сам кошевой говорил с ним всегда уважительно.