Тряхнув головой, мужчина выбросил из головы лишние мысли, до поры…

– Давай, – озабоченно сказал он, глянув на часы, – сразу реши вопрос с родными… может, вывезти? Могу по своим каналам помочь, и если проблема с деньгами…

– Мать с сёстрами на том же пароходе в Африку уплыли, – перебил его Корнейчуков, – а вот за вещами и оружием заехать надо.

Квартира Корнейчуков, бедно обставленная и оставшаяся без тех памятных вещиц, без которых любое жильё выглядит казармой, навевало печальные мысли. На стене виднелись тёмные пятна, выдававшие места, где когда-то висели фотографии и быть может, картины. Повсюду какой-то мелкий сор, оставшийся после переезда, и лишь немногочисленные личные вещи молодого говорили, что жильё ещё обитаемо.

Быстро собравшись и отдав ключи дворнику, щедро дав тому на чай, мужчины сгрузили багаж на ждущего извозчика.

– Молдаванка, голубчик, – приказал Сэмен Васильевич.

– Н-но! – и извозчик направил ленивую рысцу своей гнедой лошадки в нужном направлении. Зацокав разбитыми копытами по булыжчатой мостовой и потряхивая головой, полусонная лошадёнка направила свой бег, а кучер, жалуясь привычно на дорогие овса, завёл разговор с седоками. Хоть те и не отвечали, но и не велели замолкнуть, и извозчик, ведя разговор сам с собой, вполне был этим удовлетворён.

С начала первых выстрелов времени прошло всего ничего, но по всему городу виднелись угрожающие внешние признаки надвигающейся беды. Разбитые витрины некоторых магазинов и кафе, подобие баррикад, виднеющихся в некоторых переулках, группки вооружённых людей, виднеющихся повсюду, да окна первых этажей, забиваемые кое-где досками.

Настроение горожан, несмотря на грозные признаки, скорее радостные. И пусть у многих радость эта скорее болезненная, как от вскрытого наконец гнойника, но общее впечатление праздника тем не менее оставалось.

– Однако, – пробормотал Корнейчуков, разом преображаясь из франтоватого молодого человека в опасного двуногого хищника. Не опуская глаз и постоянно отслеживая обстановку вокруг, он открыл стоящий у ног вместительный саквояж и достал винчестер, зажав между колен. Карманы пиджака из чесучи уравновесились пачками патронов. Следом на поясе повисла патронташ с револьвером и внушительным тесаком, которым при нужде можно рубить хоть черепа, а хоть бы и деревья.

Сэмен Васильевич, в ответ на вопросительный взгляд, показал кургузый «бульдог», на что африканер только дёрнул щекой, достав из недр саквояжа пистолет-карабин «Маузера», протянув его союзнику.

– Так я гово… – оглянувшийся было кучер зацепился глазами с Сэменом Васильевичем и замолк надолго. Прервав свой разговор с самим собой, он заоглядывался вокруг уже осмысленно, с каждой минутой приходя во всё большее удивление.

– Никак Революция?! – вопросил он у Корнейчука, показавшемуся ему более интеллигентным.

– Русский бунт, – отозвался тот, – бессмысленный и беспощадный[68].

– Не приведи Бог! – закрестился кучер, и снова открыл было рот, но тут же захлопнул его с отчетливым стуком. А ну как ответят?!

Выставив перед собой узлы, я с силой оттолкнулся, и сгруппировавшись, насколько это вообще возможно, покатился по косогору. Приземлился не слишком удачно, изрядно ободрав рожу о не вырубленный нерадивым обходчиком кустарник и приведя одежду в некоторый беспорядок.