— Да, Максим, — звучит с придыханием.

— Ника где?

— Мммм…Ивлеева? Она звонила в восемь с просьбой передать тебе заявление на увольнение. Я перенаправила тебе…

Я сбрасываю вызов, не успев ее дослушать. Похмелье утраивает свою собачью хватку на моих мозгах: я сжимаю ладонями пульсирующие виски, пытаясь унять нарастающий гул крови. Режущая боль, притупленная двухдневным запоем возвращается вновь, растекаясь по артериям и ударяя в голову. Какого черта? Блядь, ааа… какого черта?

Известие о том, что Ника больше не появится на работе без преуменьшения повергает меня в шок. Даже если она меня ненавидит, а я на нее зол, не отменяет того факта, что я хочу, чтобы она была поблизости. Я привык, что она где-то рядом. Мне важно знать, что с ней все в порядке.

Прошу Алену сделать мне кофе и несколько секунд смотрю в потухший экран ноутбука, пытаясь взять себя в руки. Моя жизнь превратилась в полный пиздец, и за это я начинаю злиться на Бэмби. Пусть я и налажал со всей этой херью про отсутствие отношений, но это она была той, кто обманывал. За то время что я был с Никой, я даже в сторону ни разу не посмотрел — для меня просто никого не существовало. Это она бегала за моей спиной к хорьку, прикрываясь Брэдом Питтом и стиркой, лживый голубоглазый олень. А грудина взрывается сейчас у меня.

К черту все. Подпишу я ее заявление, раз она так хочет.

На работе я высиживаю до глубокого вечера, после чего еду забирать Камаро. Я никогда не чувствовал одиночества: в нашей большой семье это попросту невозможно, да и приятелей у меня в Нью-Йорке много, но именно сейчас, кажется, впервые распробовал его вкус. Оказывается, одиночество — это не тогда, когда тебе некому позвонить. Одиночество — это когда ты не можешь позвонить тому, кому хочешь. Даже сейчас, когда я еду по сумеречному Садовому, представляю, что рядом сидит Бэмби. Трясет темной копной, задорно морщит веснушчатый нос с серебристым колечком, объясняя, по какой причине ее раздражает Соколиный глаз и почему она недолюбливает Человека-Муравья. Хочется написать ей сообщение, но не стану. Потому что как бы херово мне не было, у меня есть яйца.

Я торможу возле супермаркета, чтобы купить минералки. С виски и прочей огненной водой я решил завязать до возвращения в Нью-Йорк — длительное саморазрушение никогда не казалось мне привлекательным. Пока пухлая кассирша с забавным именем Гульчачак на бейдже пробивает содержимое моей корзины, взгляд машинально падает за окно, и я в ту же секунду забываю о покупках. Потому что вижу суслика. Одетый в дебильную клетчатую рубашку, он идет за ручку с какой-то черноволосой шалавообразной девкой на двадцатисантиметровых каблуках.

— Мущщщина, а покупки? — несется мне в спину с акцентом. В жопу покупки. Мне нужно с этим разобраться.

— Ты! — рявкаю я так громко, что ботаник и дешевая проститутка замирают на месте. — Можно тебя на пару слов?

Суслик медленно поворачивается, в глазах смятение и испуг. Девка тоже оборачивается, но в ее — удивление и интерес.

— Малыш, мы с молодым человеком отойдем поговорить, — повернувшись к спутнице воркует хорек и ласково гладит ее по плечу.