Официантка Ирина очарована плейбоем-обжорой. Щеки покраснели, блокнот в руках дрожит, на губах улыбка. Бесит.

Отмерев от супергеройских чар, она уходит, и мы остаемся вдвоем. И вот тут мне, наконец, становится неудобно, потому что Максим, сложив локти на стол, начинает трахать глазами мой рот, недвусмысленно давая понять, что свой грязный план на него он так и не выполнил. Кстати, не по моей вине.

— Так что ты говорил по поводу феминизма? — пытаюсь развеять похотливую ауру между нами. — Не веришь в него?

Рту становится гораздо комфортнее, потому что Максим возвращает взгляд к моим глазам и откидывается на спинку стула.

— Нет, разумеется. Матриархат недаром не прижился. Феминистки могу сколько угодно рвать связки за полное равноправие, но факт в том, что они и сами к нему не готовы.

— Это как?

Я, к слову, тоже считаю феминизм полным бредом, но уж очень хочется послушать, чего Гасович на эту тему думает.

— Ну к примеру, счет мы с тобой поделим и руководящее кресло тоже. Вечером иду я в клуб. Выпиваю. Феминистка напротив меня тоже выпивает. Чем-то я ей не нравлюсь, и она называет меня лохом. Я как гордый американский орел такого не терплю и предлагаю ей выйти на воздух поговорить. Правильно? Равноправие ведь. Там я разбиваю ей нос как равному и ухожу. Спорим, феминистке такое не понравится. Ей ведь пять лет химию нужно жрать и в спортзале торчать, чтобы она удар здорового мужика смогла держать. А все почему? Потому что мудрая мать природа ее другим метаболизмом гормонов наградила, потому что заранее знала, как будет лучше.

Официантка расставляет перед нами блюда с едой и несмотря на то, что во рту скапливается слюна, я хочу довести разговор до конца:

— Так, может, равноправию быть, а мордобою нет?

— Ну это уже наглость чистой воды, Бэмби. То есть права феминистки хотят, а ответственности нет. Как-то нечестно, не находишь?

— Конечно, нахожу, — со смехом признаюсь я, — я точно не из тех, кто будет за феминизм ратовать. С моим неугомонным языком я бы из больниц с сотрясением не вылезала. Боже, храни мужскую снисходительность.

— Язык у тебя и, правда, неугомонный, — низко урчит Максим, мгновенно возвращая мои мысли на орбиту похоти. Которые, впрочем, быстро возвращаются на землю удушливым шлейфом духов, бьющего в нос, и томными женскими голосами.

— Макс…

Ей-Богу, я даже в оргазмическом угаре так простонать его имя не смогу.

— Привет, — Кэп одаривает двух подошедших девиц обворожительным оскалом, а я — вежливым безразличием. Последнее мне их разглядывать не мешает. Типичные пиджачницы с Патриарших на вечернем выпасе, сияющие напудренной кожей и блестящими губами.

— Ты пришел перекусить?

Ясен пень, он пришел перекусить. У нас едой два стола занято.

— А мы вот с Эллиной решили встретится апероль выпить.

Тут Кэп как настоящий джентельмен спохватывается и решает нас представить:

— Это Ни-ка, а это Эллина и….

Второе имя он явно не помнит, как впрочем, и первое, не Эллина краснеет, а мне становится весело.

— Ангелина, — подсказывает смущенный женский голос.

Вот здесь им бы уже уйти, но они почему-то все еще топчутся возле нашего стола. Голодные, может? Еды-то у нас и, правда, много.