Зиганшин пожал плечами. Сто раз он прокручивал в своей голове этот набор банальностей.

– Так близко к сердцу, – продолжал Руслан, – что забывается очень важный фактор: строители, архитекторы, да кто угодно имеют в своем распоряжении два главных ресурса – информацию и время, а врачи зачастую лишены этой роскоши. Архитектор строит мост, а мы ловим ускользающие шансы. Да что я тут распинаюсь, лучше Гиппократа не скажу все равно: жизнь коротка, искусство вечно, наука обширна, случай шаток, опыт обманчив, суждение затруднительно.

– А если бы у него врачи убили единственного сына, как бы тогда твой Гиппократ заговорил?

Руслан вздохнул и отвел глаза:

– Не знаю… Действительно, мне легко рассуждать.

– Тут вот что, – мягко заметил Макс, – я боюсь встревать со своим мнением великим, потому что, во-первых, хозяин, а во-вторых – психотерапевт. Вы можете подумать, будто я вам вкручиваю что-нибудь, но нет. Как каратисты и боксеры дают подписку не использовать свои навыки в обычных драках, так и я оставлю всякие известные мне приемчики, просто немного помучаю вас рассуждениями в стиле Иудушки Головлева.

– Извольте, – буркнул Зиганшин. – Только если вы рассчитываете измотать меня словоблудием так, что я со всем соглашусь, лишь бы вы замолчали, оставьте эти мысли. Я выносливый.

Макс улыбнулся:

– Тогда слушайте. Возьмем для примера аппендицит. Несерьезное заболевание, и все же летальность при нем составляет четырнадцать сотых процента. Маленькая, смешная цифра, и все же она не равна нулю. Мы не боимся такого малюсенького показателя, но горькая ирония состоит в том, что летальность ноль и четырнадцать сотых означает не то, что каждый, перенесший аппендэктомию, становится мертв всего на четырнадцать сотых. Нет. Это значит, что девять тысяч девятьсот восемьдесят шесть человек остаются на сто процентов живы, а четырнадцать – так же стопроцентно мертвы. Такова, к сожалению, жизнь. Кто-то проскакивает, а кто-то расплачивается за все, и требуется огромное мужество, чтобы принять этот удар. Почему именно я? Чем я хуже любого из девяти тысяч девятисот восьмидесяти шести выживших?

– После смерти вряд ли я стану задаваться подобными вопросами, – усмехнулся Зиганшин.

– Вы нет, а ваши родные будут. Врачи попытаются объяснить про множество сопутствующих заболеваний, позднее обращение и так далее, но это все трудноуловимая теория, а на практике сосед Петя Иванов через две недели после операции уже пил водку как новенький, двоюродный брат Вася вернулся к работе, а сестра Ира вышла замуж. А вы вот умерли, как так-то? За какие грехи? Все задают себе этот вопрос, но отвечают на него по-разному. Кто-то понимает, за какие именно грехи, кто-то смиренно склоняет голову перед промыслом Божьим, а большинство мыслит ясно и логично – ни я не плох, ни бог не зол, а врачи во всем виноваты. Не увидели, недосмотрели, недодумали.

Зиганшин вскочил из-за стола, но быстро опомнился и, чтобы замаскировать истеричность своего поведения, налил воды в чайник и включил газ.

– Но так и было! – сказал он. – Я же присутствовал там и все видел! Иначе, господи, ну конечно, я поверил бы во все ваше словоблудие, что опыт шаток и врачи хотят только добра, но болезни оказываются сильнее и хитрее. Вот ей-богу, не хотела нам добра эта кобыла! Плевала она на нас! Я, мент, уже понял, что беда, а она сказала – все в порядке! На фиг опыт шаткий нужен, когда с помощью УЗИ правильный диагноз ставится в шесть секунд. Чего б его было не сделать, скажите мне, пожалуйста! И тампоны посчитать после операции большого ума не надо. Я тоже не такой дурак, как вы думаете…