И снова ему приснилось, как звонят из больницы и говорят, что сын жив, можно приехать его забрать. В этот раз Зиганшин понимал, что это сон, и отчаянно не хотел просыпаться.

Так прошло три дня. Мстислав Юрьевич утром и вечером приезжал в реанимацию и всякий раз слышал от дежурного врача: состояние тяжелое, но стабильное. Иногда его пускали внутрь на несколько минут. Зиганшин смотрел на неподвижное лицо жены, и было стыдно, что он сильный и здоровый, а не может ничего сделать, чтобы Фрида скорее поправилась.

Ночевал он у Макса и был благодарен судьбе за эту передышку, что можно, вернувшись в дом, сразу лечь лицом к стене, поджав под себя ноги, а не бодриться перед семьей.

Он звонил деду два раза в день, после каждого визита в больницу, и успокаивал, стараясь, чтобы голос звучал безмятежно и убедительно. Когда Лев Абрамович сказал, что хочет приехать вместе с ребятами, Зиганшин вдруг страшно испугался.

Еле удалось убедить деда, что нужно быть дома и ждать новостей, которые вскоре будут, и обязательно хорошие. Где-то на краю сознания Зиганшин понимал: нужно поговорить со Светой и с Юрой, но сил на это у него недоставало. Он лишь трусливо просил Льва Абрамовича передать им привет и гнал от себя простые и логичные соображения, что дети его погибшей сестры – абсолютно никто Фридиному деду, тот не обязан их воспитывать, пока родной дядя и официальный опекун предается отчаянию.

У Макса Зиганшин вдруг стал спать, так крепко и много, что даже заподозрил хозяина – вдруг тот подмешивает ему свои психиатрические лекарства.

Макс с улыбкой отверг эти обвинения, сказал, просто время пришло.

Только, проспав десять часов кряду, Зиганшин все равно вставал с тяжелой головой и чувствовал себя хуже, чем раньше. Это было не восстановление сил, как думал Макс, а просто трусливое бегство от реальности, от ожидания рокового звонка из больницы, от уверенности, что Фрида не выживет…

Зиганшин не верил, что она поправится, несмотря на все обещания врачей. Точнее, пока они в коридоре говорили, что все будет хорошо, он соглашался с ними, а когда его пускали в палату и он видел безжизненное восковое лицо с трубкой во рту и худые, как веточки, исколотые руки, слышал мерный механический шум аппарата вместо легкого дыхания Фриды, то не понимал, как можно вернуть жизнь в это истерзанное тело.

Накануне вечером дежурила добрая смена, его пустили посидеть возле жены, и Зиганшину вдруг показалось, что жена его уже мертва, просто врачи специально не отключают ее от аппаратов, потому что не знают, как убедить его не подавать в суд.

Его снова накрыла волна ужаса и страха, Зиганшин чуть не закричал, сжал неподвижную руку Фриды и почувствовал кончиками пальцев слабое биение ее пульса.

И долго сидел с колотящимся сердцем, дыша как после стометровки.

Он понял, что родственникам не зря запрещают ходить в реанимацию, и на следующий день утром заехал, а вечером ограничился телефонным звонком. Врач сухо произнес привычную фразу про тяжелое, но стабильное состояние, и Зиганшин лег спать, хотя не минуло еще десяти вечера. Сквозь дрему он слышал, как Макс зовет его ужинать, но не ответил.