Распутин вытаращился на женщину, огласил округу воплем:

— Нечаянная радость! Сама Зинуля Дитрих в облике Венеры!

Соколов галантно заметил:

— Мадам, земля ещё сырая. Не простудите ноги, прошу вас.

Распутин заливался смехом:

— Раньше — о-хо-хо! — в парках статуи располагали, а теперь заместо их голые бабы во всей красоте натуры! Э-хе-хе! А ты, Зинка, хорошенькая, в кабинете «Яра» не разглядел тебя толком. Ну, пойдём в избу, я тебя, сердечную, погрею. А куда спряталась Эмилька?

Зинаида, храня молчание и гордо вздёрнув подбородок, не разбирая дороги, узкими ступнями зачавкала по жирной земле — направилась к дому.

Рядом, с вожделением разглядывая её прелести, шагал замечательный женолюб Григорий Ефимович. Он радостно улыбался предстоящему развлечению.

Взгляд Соколова упал на сруб колодца. Он подумал: «Любопытно, почему полковник Гершау перестал брать тут воду, да ещё старательно крышку замкнул на ключ?»

Обхватив ручищей амбарный замок, Соколов без особых усилий выдрал его вместе с петлями. Откинул крышку — и в нос ударило чем-то гнусным, разлагающимся.

Преодолевая отвращение, наклонился, внимательно вглядываясь в сумрачную глубину.

Косой солнечный луч, отраженный от стенки сруба, открыл страшную картину. На поверхности воды, раскинув руки, плавало спиной вверх человеческое тело. Длинные волосы, неестественно аккуратно, веером расходились от головы.

Соколов произнёс:

— Увы, в тайне сохранить наш визит не получится! Надо вызывать полицию.

Вскоре прибыли полицейские, фотограф фон Менгден и судебный эксперт маститый Павловский, за коренастую фигуру прозванный Комодом.

У ворот уже галдела толпа любопытных. Соколов поставил городового, приказал:

— Никого не впускать!

Толпа все более напирала. Городовой, получивший на Пасху за выслугу прибавку жалованья, сознавал себя величиной серьёзной. Он строго говорил:

— Осади назад! Не наваливайте, архаровцы, не театр тут. Куда, спрашиваю, прёшь? А то, любезный, сей миг скручу тебе лопатки назад и в часть этапом отправлю…

Вызванный по телефону Мартынов где-то задерживался.

Двери дома не открывались. Там, видимо, Распутин весьма нескучно проводил время с Зинаидой.

Соколов с тревогой подумал: «Приедет Мартынов и, ссылаясь на букву закона, отпустит на все четыре стороны Зинаиду. Пока начальник охранки не припёрся, приму свои меры: отправлю её в тюрьму, а вечером сам допрошу».

Соколов подёргал дверь — закрыта изнутри, постучал — услыхал недовольный голос Распутина:

— Чего тебе?

— Открывай, Григорий! Мне Зинаида нужна.

Дверь тут же распахнулась, на пороге стоял широко улыбающийся, весь встрепанный Распутин. На его крупном, сильно заросшем волосом теле было натянуто лишь исподнее. Он хохотнул:

— Хо, граф, тебя тоже приспичило? Заходи, лишним не будешь…

— Где Зинаида?

— А где ей быть? В спаленке, тебя, друга сердечного дожидается. Баба не лужа, всем хватит напиться.

Соколов вошёл в спальню. Зинаида, слыхавшая разговоры мужчин, лежала раздетой поверх шёлкового одеяла. Увидав красавца графа, перевернулась на спину, завела руки вверх и сладко потянулась. Промурлыкала: