Я вильнул вправо, Беловоблова повело инерцией, я, не размахиваясь, ударил. Мой удар пришелся во вражескую спину, «Дружба» с хрустом врубилась Беловоблову в ребра, застряла.

Кострома охнула. Беловоблов упал. На крышу опустилась чайка, поглядела на нас, как на дураков.

– Роскошно, – сказала Костромина. – Просто «Беовульф» какой-то.

Беловоблов встал. Без своей пилы, ее он поднять не смог, поскольку я, судя по всему, перебил ему позвоночник, и руки у него теперь безжизненно болтались вдоль туловища. Он сделался похож на непредсказуемо диковинное существо – высокий, с гордо поднятой головой, с бензопилой «Дружба», торчащей из хребта. Не поймешь кто. Может, на самом деле этот самый Беовульф.

– Вообще, – крикнула Кострома. – Шикарно.

Беловоблов пытался повернуть голову, оглянуться назад, не получалось – мешала пила, мешала ненормальная шея. Он сделал шаг, дрыгнул спиной, намереваясь стряхнуть инструмент, тщетно.

Костромина подхватила камеру и стала бегать вокруг нас, снимала с разных ракурсов.

Беловоблов мотал пилой, но при этом старался достать меня, зацепить рукой, боролся до конца, как настоящий рыцарь.

– Сдаешься? – спросил я.

Беловоблов неприлично выразился, за это я размахнулся и ударил его по ноге.

Беловоблов упал снова. Я победил.

Повернулся к Костроме. Она принялась что-то говорить, но без слов, только губами, лицом еще себе помогала, я ничего не понял.

– Чего?

Костромина выключила камеру.

– Теперь скажи, что ты это сделал во имя любви, – велела она и снова камеру включила.

– Я сделал это во имя любви, – я указал на Беловоблова.

– Громче, – прошептала Костромина.

– Я сделал это во имя любви, – сказал я громче.

– Идиоты… – сказал Беловоблов к.б. грустно.

– Сам идиот, – сказал я к.б. в обиде. – И вообще, ты проиграл. Он же проиграл?

– Ничего я и не проиграл…

Беловоблов оказался упрям. Он принялся елозить по крыше, стараясь зацепить пилу за выступающие болты и извлечь ее из спины. Хотя, как приличный дуэлянт, должен был признать поражение и сдаться на милость победителя.

А я не знал, что делать. Добивать поверженного противника было не в рамках дуэльного кодекса, но что-то делать было надо.

– Может, его все-таки сбросить? – спросил я у Костроминой. – Ну, с крыши?

– Не знаю… – Костромина опустила камеру. – Сложная ситуация. Ладно, я думаю, надо его… Надо ему помочь.

– Все-таки сбросить?

– Да нет, помочь. Пилу вытащить.

– Ты уверена? – спросил я.

– Уверена, – сказала Костромина.

Я шагнул к Беловоблову, но он дернулся в сторону. В спине у него что-то зажужжало, потом раздался трескучий железный звук – заработала пила. Неожиданно ожила, брызнула маслом, плюнула синим дымом, заскрежетала цепью.

– Может, ее раньше надо было завести? – спросил я. – Может, надо было работающими биться?

– Может, и так… – пожала плечами Костромина. – Кто же знал…

Беловоблов вскочил на ноги и заскользил к краю крыши.

На лице у него нарисовалось удивление, причем не к.б., а вполне натуральное. Пила разработалась. Я как-то столбенел, а Костромина сказала мне:

– Хватай же его.

Я дернулся, но было уже поздно. Пила застрекотала громче, Беловоблов взмахнул руками и полетел вниз.