– Почему это бессмысленно? – поинтересовался я. – По-моему, как раз не бессмысленно. Раньше так всегда делали. Он… – Я указал на Беловоблова. – Он встал на моем пути и должен быть… это… строго наказан. Я должен расчистить жизненные пространства, ведь правда?

– Смотри, как бы тебя самого не наказали, – огрызнулся Беловоблов. – Смотри, как бы тебя самого не расчистили.

– Никаких смертей нам не нужно, – сказала Костромина. – Это не отвечает нашим общим интересам. И обесценит всю дуэль.

– Это почему это?

– Потому. Если кто-то погибнет, то мы не сможем показать нашу дуэль Свете – сразу начнется дознание, и победителя серьезно накажут. Поэтому и будем драться на водокач… То есть на этом баке. Кто вниз полетит – тот и проиграл. И даст честное слово, что не будет испытывать по отношению к Свете никаких намерений. Согласны?

– Согласен, – буркнул Беловоблов.

– А вот я…

Костромина наступила мне на ногу.

– Тоже согласен, – закончил я.

– Вот и прекрасно. Ваша доблесть останется в истории. Поспешите же вписать себя в ее анналы.

Мы обогнули несколько больших самолетов и несколько самолетов поменьше, перелезли через гигантский геликоптер, приблизились к танку. Вблизи он выглядел гораздо более внушительно – метров тридцать в высоту, не меньше, и гораздо менее блестяще. Походил на толстую рыбу со встопорщенной чешуей. Костромина подпрыгнула до лесенки, подтянулась и поползла первой. Беловоблов за ней, я за Беловобловым.

Крыша танка оказалась немного конусообразной. Конечно, не до такой степени конусообразной, что нельзя удержаться, но все-таки достаточно покатой. Костромина сразу принялась устанавливать на треноге камеру, а мы стояли друг напротив друга и пытались вызвать в себе определенные чувства.

К.б. ненависть.

Беловоблов перешел мне дорогу, причинил мне тяжелую травму, волочился за девушкой, за которой собирался волочиться я, чем нанес мне тяжелое оскорбление. Теперь я собирался его немножечко поучить с помощью бензопилы и гравитации, а для этого его следовало возненавидеть. Поскольку без ненависти в дуэли смысла нет, без ненависти это так, дешевый театр, хохмодрама.

– Севастьян Беловоблов, я тебя ненавижу, – сказал я, надеясь, что ненависть, облеченная в звук, обретет более плотные очертания.

За которые можно будет взяться, уцепиться, покрошить бензопилой врага, сбросить его с водокачки бытия, не знаю, быстро я стал думать.

– Я тебя тоже ненавижу, Виктор Поленов, – ответил мне Беловоблов.

Я попытался вызвать в памяти образ Светы. Вызвал – возникла она, красивая, в желтых джинсах, человек. И Таня, повелительница дельфинов, вспомнилась. Таня, она была прекрасна. Она была светом, пролившимся на меня, жалкого и ничтожного.

Рядом возник Беловоблов. Бледнорожий, в синем, перемазанном маслом комбинезоне, со сросшимися позвонками, вурдалак, мерзкая тварь, оскорбляющая своим смрадным дыханием лик неба.

Это помогло, но немного. Электричество. Мало его. Совсем мало, я не трамвай, в котором электричества так много, что оно брызгает искрами, не трамвай.

– Изобразите зверскость, – попросила Костромина. – Порычите, в грудь себя ударьте. Поленов, ударь себя в грудь. Будь настоящим мужчиной. Ты же хочешь стать человеком?