Моя мать была организатором. Хотя мой отец посвятил свою жизнь тому, чтобы местное самоуправление действовало без сучка, без задоринки, едва он возвращался домой и закрывал за собой входную дверь, как подчинялся другой системе контроля. Моя мать покупала его одежду, дирижировала светской жизнью, надзирала за нашей учебой, утверждала бюджет и решала, где и как они проведут отпуск. В разговорах с посторонними мой отец имел обыкновение упоминать свою жену как «правительство» или «начальство». И всегда с улыбкой. Вам не нужен, сэр, для огорода навоз высшего качества, отлично прогнивший, сами посудите, вот, разомните в пальцах? «Схожу узнать, что скажет правительство», — отвечал мой отец. Когда я упрашивал его взять меня на авиационную выставку или на крикетный матч, он говорил: «Давай справимся у начальства». Моя мать обрезала корки с сандвичей, не обронив и кусочка начинки в прелестной гармонии ножа и ладони. Она могла выбраниться, что я приписывал накапливающимся разочарованиям домохозяйки; но она гордилась своими домашними талантами. Когда она допекала отца, и он говорил, чтобы она перестала его пилить, она отвечала: «Мужчины прибегают к слову „пилить“, когда им не хочется что-то делать». Большую часть своих дней они отдавали огороду и саду. Вместе соорудили фруктовую клетку: шесты с резиновыми мячиками на скрещениях, акр мелкоячеистой сетки и прочие оборонительные укрепления против птиц, белок, кроликов и кротов. Вкопанные пивные ловушки обезвреживали слизней. После чая они играли в «Эрудит»; после ужина решали кроссворды и смотрели последние новости. Упорядоченная жизнь.

Шесть лет назад я заметил на голове моего отца большой синяк сбоку, как раз над виском у корней волос, уже желтеющий по краям, но все еще индиго посередке.

— Как это ты умудрился, пап?

Мы в эту минуту стояли на кухне. Моя мать откупорила бутылку хереса и обвязывала горлышко полоской бумажного полотенца, чтобы не накапало, если мой отец, разливая, допустит промашку. Меня всегда ставило в тупик, отчего она не разливает сама, сэкономив бумажное полотенце?

— Упал, дуралей старый. — Моя мать затянула узел точно рассчитанным усилием: она лучше кого бы то ни было знала, что бумажное полотенце разорвется, если его потянуть слишком сильно.

— Но ты себя нормально чувствуешь, папа?

— Лучше не бывает, спроси у правительства.

Попозже, когда моя мать мыла посуду, а мы, вдвоем смотрели по телику дневные соревнования по снукеру, я сказал:

— Но как это случилось, пап?

— Упал, — ответил он, не отводя глаз от экрана. — Ха! Так и знал, что он промажет, да что эти молодые ребята понимают в игре? Только бить, и никакой сноровки.

После чая мои родители сели играть в «Эрудит». Я сказал, что просто посмотрю. Моя мать выиграла. Как обычно. Но что-то в том, как держался отец, постоянно вздыхая, будто судьба послала ему буквы, которые ну просто никак между собой не сочетаются, заставило меня подумать, что он и не пытался составлять слова.

Полагаю, мне следует рассказать вам про деревню. Собственно говоря, это нечто вроде перекрестков, где около сотни людей живут в соседстве друг с другом. Имеется треугольный выгон, обгрызенный небрежными автомобилистами и мотоциклистами; деревенский зал, оскверненная церковь, бетонная автобусная остановка, узкогубый почтовый ящик. Моя мать говорит, что в деревенской лавке «есть все необходимое», из чего следует, что люди делают там покупки, чтобы ее не закрыли. Ну а бунгало моих родителей вместительно и безлико. Бревенчатое, бетонированные полы, двойное остекление, в стиле шале, как выражаются агенты по продаже недвижимости, — иными словами, островерхая крыша укрывает и большой чулан для ржавеющих гольфовых клюшек, и отслуживших свое электрических одеял. Единственная убедительная причина, почему там вообще стоит жить, которую однажды привела моя мать, заключалась в том, что в трех милях оттуда находится очень хороший исправительный центр.