— Что именно?

— Пенсию. Все у нее будет в порядке. И она может коротать время без помощи простофиль из местного совета.

— Джим бы хотел, чтобы ее навещали.

— Джим, во всяком случае, от нее избавился. Или ты не видел выражения на его лице, когда она принималась вякать? Просто слышно было, как блуждают его мысли.

— Мне казалось, они были очень привязаны друг к другу.

— Твоей наблюдательности не позавидуешь. Мой отец подмигнул мне.

— Почему ты подмигиваешь?

— Подмигиваю? Я? Да с какой стати? — Мой отец повернул голову еще на десять градусов и снова подмигнул.

Я пытаюсь объяснить следующее: частично поведение моего отца всегда состояло в том, чтобы отрицать его поведение. Это понятно?

Открытие произошло следующим образом. Причиной явились цветочные луковицы. Знакомый из соседней деревни предложил поделиться избытком нарциссов. Моя мать сказала, что мой отец заедет за ними на обратном пути из Британского легиона. Она позвонила в клуб и попросила, чтобы моего отца позвали к телефону. Секретарь сказал, что его в клубе нет. Когда моя мать слышит на свой вопрос ответ, которого не ожидает, она склонна приписывать это тупости того, кто с ней говорит.

— Он играет на бильярде, — сказала она.

— Нет, не играет.

— Не будьте болваном, — сказала моя мать, и как хорошо я представляю ее тон! — Он всегда играет на бильярде днем по средам.

— Сударыня, — вот что она услышала затем, — я двадцать лет секретарь этого клуба, и за все это время днем в среду тут на бильярде не играют. В понедельник, вторник, пятницу — бесспорно. В среду — нет. Я достаточно ясно выражаюсь?

Моей матери, когда у нее произошел этот разговор, было восемьдесят, а моему отцу — восемьдесят один.

— Приезжай и как-то образумь его. Он совсем в маразме. Так бы и задушила эту стерву.

И опять я. Как и раньше, опять я, а не моя сестра. Но на этот раз дело шло не о завещании и не об общей доверенности или домах гостиничного типа для престарелых.

Мою мать переполняла та кипящая нервная энергия, которая порождается кризисами — смесь пузырящейся тревоги и скрытого под нею утомления, питающих друг друга.

— Он не слушает никаких доводов рассудка. Он вообще ничего не слушает. Я иду подрезать черную смородину.

Мой отец быстро поднялся с кресла. Мы пожали друг другу руки, как делаем всегда.

— Я рад, что ты приехал, — сказал он. — Твоя мать не слушает никаких доводов рассудка.

— Я не голос рассудка, — сказал я. — Так что особых результатов не жди.

— Я ничего не жду. Просто рад повидать тебя. — Такое редкое прямое выражение удовольствия в устах моего отца напугало меня. И то, как он сидел в кресле — плотно и прямо; обычно он сидел скосившись или извернувшись, как его глаза или мысли. — Твоя мать и я разъезжаемся. Я собираюсь жить с Элси. Мы разделим мебель и поделим счет в банке. Она может и дальше жить в этом доме, который, должен сказать, мне никогда не нравился, столько, сколько захочет. Конечно, половина его моя, так что, если она захочет переехать, ей придется подыскать что-нибудь поменьше. Она могла бы забрать машину, если бы умела водить, но не думаю, что это реально.