Я не произношу его имени, чтобы привлечь его внимание, ведь он думает, что я имею в виду кого-то другого, и это вызывает у него панику. Вместо этого я скажу: «Гуляш из говядины». Он не поднимает глаз, но я буду знать, что он услышал. «Гуляш из баранины или свинины», буду я продолжать. «Гуляш из телятины и свинины». «Говядина, тушеная по-бельгийски» или «Карбонат по-фламандски».
— Иностранная дрянь, — пробормочет он с четвертью улыбки.
— «Рагу из бычьих хвостов», — буду я продолжать, и он чуть-чуть приподнимет голову, но я знаю, что еще не совсем пора. Я выучила, что ему нравится, я выучила, когда пора. — «Рулетики из говядины», «Пирог из мясного фарша с почками».
И он выжидательно поднимет на меня глаза.
— Четыре порции. Предварительно нагрейте духовку до 350 градусов. Классические рецепты этого блюда часто настаивают на говяжьих почках. — Он покачивает головой с мягким несогласием. — Если выбрать их, они потребуют бланшировки. Нарезать мелкими ломтиками в полдюйма толщиной: 1,5 ф. говядины, огузка или другой части.
— И л и д р у г о й, — повторяет он неодобрительно.
— Три четверти фунта почек теленка или барашка.
— И л и.
— Три столовые ложки сливочного масла или говяжьего жира.
— И л и, — говорит он громче.
— Мука мелкого помола. Две чашки крепкого бульона.
— Ч а ш к и.
— Одна чашка сухого красного вина или пива.
— Ч а ш к а, — повторяет он. — И л и, — повторяет он. Потом он улыбается.
И на мгновение я буду счастлива.
Фруктовая клетка[61]
Когда мне было тринадцать, в аптечке в ванной я обнаружил тюбик противозачаточного крема. Вопреки общему подозрению, что все от меня скрываемое скорее всего имеет отношение к похоти, я не сумел определить назначение этого помятого тюбика. Какая-то мазь от экземы, облысения, приближения пожилого возраста. Но затем надпись мелкими буковками, часть которых поистерлась, поставила меня в известность о том, чего я знать не хотел. Мои родители все еще занимались этим. Хуже того: когда они занимались этим, был шанс, что моя мама может забеременеть. А это было, ну, невообразимо. Мне было тринадцать, моей сестре — семнадцать. Может, тюбик был очень-очень старым. Я чуть-чуть на него нажал и пришел в отчаяние, когда он мягко промялся под моим большим пальцем. Я потрогал крышечку, и она повернулась с хорошо смазанной легкостью. Другая моя рука, видимо, снова нажала, потому мне в ладонь ляпнула липкая пакость. Только подумать, что моя мать делала это с собой, в чем бы «это» ни заключалось, поскольку, по всей вероятности, одним тюбиком набор не исчерпывался. Я понюхал бензиновый гель.
Что-то среднее между приемной врача и гаражом, подумал я. Омерзительно.
Случилось это больше тридцати лет назад. И всплыло в моей памяти только сегодня.
Я знаю моих родителей всю мою жизнь. Это может показаться утверждением очевидного, я понимаю. Разрешите мне пояснить. В детстве я ощущал себя любимым и оберегаемым и откликался нормально — верой в нерасторжимость родительских уз. Отрочество принесло обычную скуку и лжезрелость, но не больше, чем у всех прочих. Я покинул родной дом без малейшей травмы и никогда не прекращал общения надолго. Я обеспечил внуками — двумя, того и другого пола, чем компенсировал преданность моей сестры ее карьере. Позднее я вел ответственные разговоры с моими родителями — ну, с моей матерью — о реальностях старения и практичности бунгало. Я устроил званый завтрак в честь сороковой годовщины их свадьбы, осматривал дома гостиничного типа для престарелых, обсуждал их завещания. Мама даже сказала мне, как хотела бы распорядиться их прахом. Я должен буду отнести их урны на вершину берегового обрыва на острове Уайт, где, сделал я вывод, они впервые объяснились в любви друг к другу. Присутствующие должны будут предать их прах ветру и чайкам. Я даже поймал себя на мысли о том, что затем мне делать с пустыми урнами. Как-то не годится сбросить их с обрыва следом за прахом, или, наоборот, сберечь, чтобы хранить в них — ну, не знаю — сигары или шоколадное печенье, или елочные игрушки. И уж, конечно, никак нельзя засунуть их в мусорный бак на автостоянке, которую моя мать тоже обвела кружком на топографической карте. Она вручила карту мне, когда мой отец вышел из комнаты, а после иногда осведомлялась, храню ли я ее в надежном месте.